а потом – все, закрылась лавочка.
Платон вспомнил собственную безрадостную семейную жизнь, которую поклялся забыть как страшный сон. Выглянул в окно и заметил, что к подъезду подкатывает служебный автомобиль.
– Пора бежать, – сказал он Марине, мечтательно допивавшей чай. – Ключи у тебя есть.
Когда Платон появился в приемной, Валентина суетилась, как ужаленная, перебирала разноцветные бумажки и трясущимися руками перекладывала папки одна на другую, а потом в обратном порядке. Телефонная трубка раскалилась от звонков и подпрыгивала на «рожках», но ее не спешили поднимать.
– Демидович ждет, – сообщила она, едва увидев его на пороге и пребывая в состоянии, близком к предынфарктному. – Уже пять раз спрашивал, где ты.
– И вам здравствуйте, – Платон не разделял паники.
– Здравствуй, – запоздало поприветствовала Валентина. – Прости, поздороваться забыла. С утра на взводе, ты же знаешь, какой Демидович противный, когда на нервах. Кого хочешь достанет, каждые пять минут приходит и что-то требует. Не знаю, за что хвататься.
– Спокойно, без паники, – Платон, не снимая верхней одежды, прошел к Демидовичу.
Котов стоял перед зеркалом и щурился в отражение, зачесывая синей расческой на затылок копну седых волос. Он покачивался, подставляя по очереди щеки, словно после бритья. Проверил, все ли пуговицы застегнуты – он предпочитал большие с четырьмя дырочками – и, удовлетворенный внешним обликом, повернулся к Платону.
– Добрый день, Платоша, – он пошел навстречу с вытянутой для пожатия рукой. – Заждался тебя.
– Точно вовремя, как договаривались, – Платон ответил на приветствие и уселся за стол для гостей. – У вас, кстати, время неправильно показывает, – добавил он, поглядев на стрелки настенных часов. – Спешат на четверть часа.
– Да знаю я, – махнул рукой Демидович. – Это специально, чтобы не опаздывать.
Платон покопался во внутренностях портфеля, вынул из скоросшивателя пачку бумаг и протянул со словами:
– Ваша речь. Окончательный вариант.
Вручая папку, почувствовал характерный аромат.
– Иван Демидович, – сказал с упреком, пряча брезгливость.
– Молчи, – Котов изобразил суровость. – Я капельку для куражу принял. Маленькая рюмочка, запах один.
Платон неодобрительно покачал головой. Демидович полистал бумаги с текстом официального обращения к гражданам по поводу старта новой программы вывода региона из кризиса. Программа предусматривала ряд мероприятий, против половины из которых Платон категорически возражал, но Котову удалось настоять на их включении в список. Пресс-конференция планировалась совместная с Лужиным.
– Как у тебя с институтом дела обстоят? – спросил Демидович, пробегая по подчеркнутым строчкам бугристым стариковским пальцем.
– Отлично, во всех смыслах. Кольцов у нас в кулаке, можно веревки вить. В целом, я обзавелся определенными рычагами влияния в институте, – он улыбнулся чему-то своему, но Демидович улыбку не заметил и похвалил:
– Молодец. Всегда чувствовал, что из тебя толк будет!
Он открыл рот, чтобы спросить, где потерялся четвертый лист речи, но вместо этого посмотрел в окно напряженным взглядом.
– Что-то случилось? – встревожился Платон, не сразу сообразив, что с Котовым что-то произошло.
Демидович с выпученными глазами захрипел и начал судорожно хватать ртом воздух, обычный тремор усилился, а на лбу выступил пот. Платон вскочил и бросился к нему, опрокинув стул и не зная, чем помочь. Папка с документами вывалилась у Демидовича из ослабевших рук и с глухим стуком упала на пол, листки разлетелись по кабинету.
– Где болит? – кричал Платон, глядя в вытаращенные глаза Котова и усаживая его на кресло.
Демидович тяжело дышал, при каждом вдохе издавая хрип с присвистом. Наконец, он понял, что от него хотят, с большим трудом поднял правую руку и положил на грудь.
– Сердце? – уточнил Платон.
Демидович кивнул, не имея возможности сказать ни слова.
В кабинет вошла Валентина, встревоженная шумом и криками. Она увидела опрокинутые стулья и лежащие на полу листки бумаги и перепуганными глазами посмотрела на Платона, пытающегося привести в чувство Демидовича.
Платон обернулся и скомандовал растерявшейся Валентине:
– Вызывай «скорую»! Скажи, подозрение на инфаркт.
– Деньги! – Котов показал на сейф. – Михалыч!
«Что за человек, – подумал Платон, – тут жизнь заканчивается, а он о спирте думает!»
«Скорая» приехала оперативно. Бригада врачей приняла решение о немедленной госпитализации, и Демидовича уложили на носилки. Он покорно лежал, и на миг Платону заметил слезу на его лице.
Когда Котова проносили через приемную к машине, он протянул скрученную кисть, крепко вцепился в запястье Платона и прошептал:
– …первая… – потом захрипел, закашлялся, и ослабевшая рука безвольно упала на носилки.
– Что «первая»? – спросил Платон, но Котову не хватало сил закончить мысль. Он закрыл глаза и замолчал.
Валентину трясло. Она ходила туда-сюда и повторяла «Как же это наш Иван Демидович так!..»
Платон позвонил Лужину и сообщил, что мероприятие не состоится.
– Сдал Демидович, – гундосил мэр, бывший всего на год или два младше Котова. – Редеют наши ряды.
Одновременно с сожалением в голосе Лужина был слышен и вздох облегчения, оттого что на время откладываются нововведения и прочие современные веяния, на которые в годовом районном бюджете не предусматривалось ни копейки. Мэр рассматривал это как блажь, но команды шли от людей из центра, и сопротивления он не оказывал. Впрочем, особой поддержки тоже не наблюдалось.
Платон разозлился и сказал, желая досадить Лужину:
– Знаете, пожалуй, пресс-конференция состоится.
– Кто вместо Демидовича будет? – спросил расстроенный Лужин, уже успевший обрадовавшийся отмене мероприятия.
– Я.
– Хорошо. Сообщу, что задерживаемся по техническим причинам.
Платон прошел в кабинет Котова и собрал с пола листы, сортируя их в правильном порядке. Часть бумаг оказалась под столом, и пришлось его отодвинуть, чтобы до них добраться. Огромный старый стол под яростным натиском издал протяжный скрип, выражая недовольство неуважительным к нему отношением, а потом сдался, подскочил и рывком отпрыгнул в сторону.
Раздался звон. Платон увидел, как с противоположного края упали и покатились три пустые бутылки. Одна из них, заполненная на две трети настойкой Михалыча, осталась стоять в гордом одиночестве.
– Угробил себя, старый пьяница.
Он собрал тару в пакет и отнес в свой кабинет, чтобы случайно не нашли. Потом набрал «ноль-четыре-пять-один» на сейфе и достал пачку на текущие расходы.
25.
Кольцов стоял перед Платоном. На предложение присесть ответил отказом, мол, стоя думается лучше. А когда увлекся и стал думать еще интенсивнее, то и вовсе забегал по кабинету кругами, задевая кресло.
– Чрезвычайно любопытно, – бормотал он. – Многообещающе.
Платон с интересом наблюдал разворачивающуюся внутри Николая Константиновича масштабную борьбу между страхом за задницу и коммерческой жилкой. Совесть выбыла из соревнований досрочно задолго до финиша. Когда пенсии рукой подать, соблазняет любая возможность сделать ее достойной. Особенно, если на зятя надежды нет.
– Это идея Котова? Без подвоха? – в очередной раз переспросил Кольцов. – Вдруг, я из кабинета выйду, а вы меня под белы ручки и в следственный изолятор сухари сушить. В смысле есть.
– Не переживайте, свою долю получите, – успокоил Платон.
Кольцов перестал сыпать словами и изображать суету и снова превратился в директора института с коммерческой фантазией и далеко идущими планами. В нем проснулись тактик и стратег.
– Как, кстати, у Демидовича со здоровьем?
– Инфаркт, но жить будет. Правда, месяца три придется отдохнуть, сначала в больнице,