корабля фотограф запечатлел момент вручения этого яблока, и фотография облетела весь мир. На следующий день нью-йоркская газета
Daily News, как и многие другие газеты по всей стране, напечатала его на первой полосе: «Гордый представитель царства зверей, куда менее взволнованный на вид, чем пассажир метро, радостно тянется за вознаграждением – яблоком, отполированным до блеска». Все просто влюбились в этого «милого астронавта» – или «шимпонавта»[218], – и
Life, как положено, поместил его фото на свою обложку 10 февраля, а статье внутри дал заголовок «Счастливый конец первого полета Хэма».
В тот момент никто, пожалуй, не сомневался, что на лице шимпанзе сияла широчайшая улыбка, а вот затолкать Хэма обратно в контейнер, чтобы сделать снимок для Life, так и не удалось, как ни старались четыре человека. Хэм взбеленился – он скалил зубы и вопил[219] на фотографов. И на пресс-конференции на мысе Канаверал на следующий день после полета он «вырывался и визжал», когда два ветеринара пытались сделать то же самое для 25 операторов и репортеров, явившихся, чтобы увидеть «улыбающегося героя»[220]. Вдобавок он укусил за палец своего дрессировщика Джо Пейса. В результате Хэма пришлось отвести обратно в трейлер, чтобы успокоить. Но улыбка до ушей, запечатленная на первой фотографии с яблоком, породила миф о том, что животное, только что пережившее «катастрофу»[221] (так писал космический журналист Джей Барбри, присутствовавший на запуске), радовалось счастливому возвращению. На самом деле, по словам Джейн Гудолл, ведущего мирового специалиста по приматам, улыбка на лице Хэма была выражением «самого сильного страха, который мне доводилось видеть у шимпанзе»[222].
Еще до конца недели газета El Paso Times доложила: «Предварительное обследование на мысе Канаверал показало, что Хэм находится в прекрасном состоянии». Она, правда, умолчала о том, что за 16-минутный полет он потерял более 5 % веса[223]. Хэм был совершенно измотан и обезвожен, не в последнюю очередь потому, что ему не давали воды и вообще никаких жидкостей с того момента, как поместили в кресло, и до момента, когда его осмотрел ветеринар на борту Donner, – почти 16 часов. Статья лишь подчеркивала мысль, что «физиологически астронавт был бы в полном порядке после такого путешествия»[224]. Алан Шепард, надо думать, был вполне согласен с таким выводом, поскольку всей душой жаждал полететь следующим и стать этим Астронавтом – с большой буквы А, – прежде чем какой-нибудь советский Космонавт сделает это первым. Согласиться были готовы и Крис Крафт со своей командой в центре управления полетом, и Целевая космическая группа NASA (организация, отвечавшая за проект Mercury). Все они хотели, чтобы следующий полет состоялся, несмотря на проблемы с ракетой Redstone и ее заевшим топливным клапаном, несмотря на вибрацию и выключение на полсекунды раньше, чем нужно, а также несмотря на проблемы с капсулой, с которыми, конечно же, можно было успеть разобраться до конца марта, чтобы дать Алану Шепарду возможность выйти на сцену и спасти репутацию Америки в космосе – и много чего еще – в глазах всего мира.
Но другие не были так уверены. Фон Браун, например, не был готов предоставить очередную ракету Redstone для пилотируемого полета, пока не будет полностью понятно, что сработало не так и почему. Не было готово и большинство его инженеров в организации, которая теперь называлась Центром космических полетов Маршалла[225] в Хантсвилле, и по тем же причинам. Этого было достаточно, чтобы свести Крафта с ума. Он был в ярости из-за решения по моменту аварийного прерывания, к тому же, откровенно говоря, эти немецкие инженеры-ракетчики ему попросту не нравились. «Чертовы немцы до сих пор не поняли, на кого теперь работают»[226], – сказал однажды Крафт, и все в Центре управления полетом помнили, как он однажды подошел к одному из немцев, Иоахиму Кюттнеру[227], и резко выдернул шнур его микрофона из гнезда за то, что тот говорил по-немецки, а не по-английски. Но в данный момент мнение Крафта, похоже, не имело особой силы. Официально было заявлено, что полет Хэма завершился полным успехом, с одной или двумя оговорками, – именно это повторялось во всех многословных заголовках и подписях под фотографиями шимпанзе с яблоком. Но на пресс-конференции NASA сразу после полета ни из кого на сцене не удалось вытянуть ответ на единственный вопрос, который по-настоящему интересовал журналистский корпус, астронавтов и, говоря откровенно, остальную Америку: полетит ли все-таки следующим человек?
Действие II
Решение
Февраль – начало апреля 1961 года
Что произошло бы с тем, кто выдал государственную тайну? Все знали, что произошло бы. Его бы не погладили по головке.
Борис Волынов, космонавт[228]
Конечно, я знал всех астронавтов из команды Mercury 7. И четверо из них до сих пор не вернули мне долг.
Джей Барбри, ветеран космического репортажа[229]
11
Уравнение риска
Дни после космического полета Хэма пролетали один за другим, и молчание NASA становилось просто оглушительным. Не было подтверждения ни того, что вскоре состоится пилотируемый полет, ни того, что он не состоится в ближайшее время. Не было ничего. Тем временем Советский Союз представил миру очередное показательное выступление в космосе. Менее чем через неделю после путешествия Хэма, 4 февраля, государственное агентство новостей ТАСС заявило, что на орбиту Земли запущен крупнейший в мире спутник – монстр, весивший почти семь тонн. Это сообщение не соответствовало действительности. Аппарат, о котором шла речь, вовсе не был спутником. На самом деле это была «Венера-1» – межпланетная станция для исследования Венеры, созданная под руководством Королева и запущенная ранним утром со стартовой площадки близ его домика в Тюратаме. Но пуск прошел не очень гладко: четвертая ступень ракеты Р-7 не запустилась и станция застряла на околоземной орбите, вместо того чтобы начать свой путь в межпланетном пространстве к Венере. Однако даже неудачи можно выдать за успехи: Советы просто сделали вид, что это был спутник и что предназначался он именно для этой орбиты. В закрытом советском обществе не было независимых наблюдателей, которые могли опровергнуть это.
Но остановить слухи о том, что Советы что-то скрывают, было невозможно. Прозвучало даже дикое утверждение двух радиолюбителей из Италии братьев Ахилла и Джана Баттисты Юдика-Кордилья[230], что на самом деле Советам удалось запустить в космос человека, но произошла какая-то катастрофа, и этот человек – а может быть, даже два человека – остался на орбите умирать от недостатка воздуха. Братья объявили, что они поймали даже звуки ударов сердца и человеческого дыхания – и эти звуки внезапно прекратились. Их утверждение не получило подтверждения, никто больше не слышал, чтобы там, наверху, кто-то дышал, но в конечном итоге все это было несущественно. Как ни крути, будь это самый тяжелый спутник или погибший космонавт, Советы в любом случае лидировали. А странное молчание NASA о его собственных ближайших планах все длилось и длилось. Президент Кеннеди сам подлил 8 февраля масла в огонь, когда на пресс-конференции его спросили, потребовал ли он ускорить осуществление американской пилотируемой космической программы и соревнуются ли США, по его мнению, с русскими. «Нет, – ответил он. – Мы не хотим ради престижа подвергать человека непропорциональному риску, отправляя его в космос»[231].
Непропорциональный риск? Неужели Кеннеди уже готов признать поражение? Здесь, безусловно, чувствовалось влияние его советника по науке Джерома Визнера, рекомендовавшего соблюдать осторожность ввиду потенциальной – а может, даже вероятной – катастрофы, способной серьезно навредить репутации президента в мире. Кеннеди был неопытен, он вступил в должность меньше месяца назад и не мог позволить себе подобного. Особенно в момент, когда Советы активнее, чем раньше, лезли в дела коммунистической Кубы Фиделя Кастро и Лаоса, горящей в огне гражданской войны страны в Юго-Восточной Азии, угрожая распространить красную заразу на новые территории. «Поэтому, – сказал президент собравшимся на пресс-конференции репортерам, – мы будем в высшей степени осторожны в нашей работе».
И он явно говорил все это всерьез. Всего