опыту знал о наказании за недостаточное внимание к ним. Эдвард Диттмер наблюдал его сейчас – лицо шимпанзе проглядывало через прозрачную крышку контейнера, а широко раскрытые глаза мигали в свете лампы киноаппарата, который на протяжении всего полета будет регистрировать его выражение, странную аномалию жизни среди холодного металла вокруг.
И вот люк закрыли и затянули последний из 70 его болтов. Было 7:10, до назначенного времени старта оставалось 2 часа 20 минут. Спускаясь в лифте вниз к укрытию, Шепард, возможно, размышлял о том, что все дополнительные органы управления, за которые он и его коллеги-астронавты так яростно сражались, в конечном итоге не имели значения. Очень скоро шимпанзе должен был совершить точно такой же полет без них.
10
Адский заезд
31 ЯНВАРЯ 1961 ГОДА, 7:30
Стартовый комплекс 5/6
База ВВС США, мыс Канаверал
Для более чем 70 мужчин в блокгаузе – а там были только мужчины, поскольку вход женщинам запрещался, – кипевшая всю ночь работа достигла высшей интенсивности, когда солнце начало подниматься над водами Атлантики. Многие из них на протяжении по крайней мере трех последних недель трудились круглые сутки, тестируя и готовя сложные системы Redstone к этому утреннему пуску. Все это время они почти не виделись с женами и детьми и практически не бывали дома. Это повторялось при запуске каждой ракеты и приводило к тому, что число разводов среди персонала укрытия было одним из самых высоких в округе Бревард – в районе, который включал в себя не только мыс Канаверал, но и значительную часть Восточной Флориды. Уильям Чендлер по прозвищу Кудряшка работал за одним из пультов на площадке № 5 и прекрасно понимал, что его работа начинает сказываться на семейной жизни, но она слишком сильно его притягивала: «Это было плохо для семьи, по-настоящему плохо. Но мы все полностью отдавались работе. Она была грандиозной. Я обожал свою работу. Все обожали»[199]. Айк Ригелл, ветеран боевых действий на Тихом океане, наблюдавший в 1959 году вместе с репортером CBS Эдом Мерроу, как ракета Juno развернулась над площадкой, легла на обратный курс и взорвалась[200], все годы работы здесь видел, как то же самое едва не произошло с его собственным браком с Кейти. «Я всегда плачу, думая о тех днях, – вспоминала Кейти много лет спустя. – Это было очень трудное время»[201]. День за днем она следила за домом и детьми, пока Айк пропадал со своими ракетами на мысе. Но было и вознаграждение – не в последнюю очередь сами ракеты, пуски которых Кейти наблюдала со своего двора, в то время как окна в доме сотрясались от грохота: «Они были такие красивые. Было так классно видеть, как летит одна из этих штук, и знать, что я тоже часть этого – потому что я кормила Айка, одевала и утешала, а он работал там».
Как у однополчан на войне, у этих мужчин в бетонном укрытии на мысе Канаверал существовала теснейшая взаимосвязь. Они поддерживали друг друга, знали и принимали недостатки коллег, доверяли друг другу в очень опасном, как все понимали, деле. Находясь всего в 200 м от ракет, а иногда и ближе, они буквально сидели в окопах на передовой, и в каждом пуске, по воспоминаниям Ригелла, «полный успех отделялся от катастрофической неудачи очень тонкой линией». Их доверие друг к другу распространялось и на немецких инженеров-ракетчиков, которые приехали в Америку после войны. Фон Браун, главный руководитель, уже успел стать настоящей легендой. Этот человек, считал Ригелл, «мог разговаривать с кем угодно… он мог вводить в курс дела президента, а уже через полчаса на площадке обсуждать детали с группой техников». Сейчас фон Браун был в укрытии и собирался наблюдать за запуском Хэма, как всегда свежий, в белой рубашке с галстуком и идентификационной карточкой на левом нагрудном кармане, красивый и полный энергии. Его присутствие внушало уверенность инженерам, сидевшим за пультами под толстыми окнами блокгауза.
И все же фон Браун в тот день был, по существу, гостем. Реальная власть в укрытии в то утро находилась в руках руководителя пуска доктора Курта Дебуса, мужчины лет 55 со старым дуэльным шрамом на лице. Это был еще один немец, работавший с фон Брауном над ракетами V-2 для Гитлера и состоявший членом как нацистской партии, так и CC. Одной из сфер ответственности Дебуса был обратный отсчет – утомительный протокол пошаговой проверки, занимавший от начала до конца очень долгие 640 часов[202], о чем слишком хорошо знала и Кейти Ригелл, и все без исключения жены инженеров. И это если все шло по плану. Нынешним утром отсчет уже несколько раз приходилось останавливать из-за перегрева электрического преобразователя в системе автоматического управления капсулой. А он продолжал перегреваться, причем так сильно, что в 9:08 – примерно за 20 минут до запланированного времени старта – к ракете пришлось снова подкатить башню обслуживания, отвинтить люк капсулы и, открыв ее, попытаться охладить эту штуку. Но Хэма оставили внутри запечатанного контейнера, хотя Диттмер с командой воспользовался моментом и дополнительно протестировал его на психомоторном тренажере, чтобы проверить, не утратил ли он концентрацию.
Словно в эстафете, как только ракета отрывалась от стартового стола, ответственность за MR-2 переходила от Дебуса и его команды в пристартовом укрытии к центру управления в двух милях к северу. Именно там находился прообраз того, что мы сегодня называем Центром управления полетом в Космическом центре Джонсона в Хьюстоне (штат Техас). Но тогда, в 1961 году, все происходило на мысе и было сосредоточено в большой комнате с тремя рядами пультов, обращенных к светящейся карте мира во всю стену, на которую накладывалась маленькая двумерная модель капсулы Mercury.
Баллистический полет Хэма, как и Шепарда немного позже, был рассчитан на дистанцию всего лишь примерно 470 км в сторону Атлантики. После доработки техники – возможно, через год – кому-то из команды Mercury 7 предстояло совершить первый действительно орбитальный полет, примерно такой же, какой планировали Советы. Вот почему карта на стене охватывала весь земной шар. У Советов не было ничего настолько продвинутого. «Мы буквально опутали проводами весь мир для связи»[203], – говорил Крис Крафт, руководитель полета в центре управления и движущая сила всей операции.
Сидя за своим столом во втором ряду, Крафт – сокращенное название его должности звучало как «флайт», то есть «полет», – ждал, когда обратный отсчет начнется вновь. Все эти задержки действовали ему на нервы. Перегревшийся преобразователь все еще не работал как следует. Назначенное время старта 9:30 наступило и ушло. Хэм уже провел на верхушке Redstone больше трех часов, а в контейнере в пристегнутом состоянии – больше семи.
Крафт, которому на тот момент уже стукнуло 36 лет, был самым старшим в комнате. Это был первоклассный авиаинженер из города Фебус (штат Вирджиния), славившийся тем, что никогда не боялся высказывать свои мысли. Молодая команда обожала его, и большинство ее членов он в свое время отобрал лично. «Я Полет, а Полет – это Бог»[204], – так он однажды описал свою роль. Но сейчас Крафт чувствовал себя не слишком божественно. Как и все в центре управления полетом, как Дебус, фон Браун и инженеры в укрытии, как Алан Шепард и остальные астронавты из команды Mercury 7 – и как остальные граждане Соединенных Штатов Америки, – он знал, что эта миссия просто обязана завершиться успехом.
Никто не забыл фиаско MR-1 – «четырехдюймового полета» над площадкой № 5 всего два месяца назад, в ноябре. Последовавший пуск в декабре MR-1A прошел практически безукоризненно, но в тот раз на борту не было ничего живого. Теперь было. Предполагалось, что, поднявшись в небо, Redstone менее чем за две с половиной минуты достигнет высоты 56 км, где капсула Хэма отделится и продолжит двигаться по баллистической траектории до высоты 185 км над поверхностью Земли, выше атмосферы, выше любого места, где когда-либо бывал человек или шимпанзе. Там, наконец, на протяжении четырех с половиной минут невесомости около верхней точки своей траектории чудесный мусорный бак Макса Фаже будет плыть в космосе в полном одиночестве, в то время как Хэм внутри него будет дергать рычаги психомоторного тренажера так быстро, как только сможет.
Затем капсуле предстоит возвратиться на Землю. Чтобы