— Александр играет на скачках и потрясающе режется в кости.
Между бровями учителя появилась морщинка. Юлия хихикнула.
— Что смешного в том, чтобы праздно растрачивать время? — едко вставил Тиберий.
— Ничего. Как и в зазнайстве, — парировала она, и шея молодого человека побагровела, потом запунцовели щеки.
Не обращая внимания на их привычную перепалку, учитель Веррий заговорил со мной:
— Надеюсь, в Муcейоне ты изучала Вергилия?
— А еще Овидия, и Гомера, и афинских трагиков.
Он просто расцвел от удовольствия.
— Тогда с радостью говорю тебе: добро пожаловать в школу.
С этими словами он покосился на Юлию и Марцелла.
Интересно: если бы не их высокое положение на Палатине, какой прием ожидал бы здесь эту парочку? Галлия ушла, попрощавшись, а мы заняли отдельные столики, на каждом из которых лежала восковая табличка и стиль[19].
— На каком языке нас будут учить? — спросил мой брат.
— Как сказал Цицерон, за добродетелью нужно обращаться к соплеменникам, а вот культуру искать лучше у греков.
Мы с Александром переглянулись, и я заметила в уголках его рта улыбку. Стало быть, все, что от нас здесь потребуется, — это выучить язык собственных предков? То есть почти ничего.
Остаток утра мы провели за чтением афинских пьес. Занятия обещали быть несложными, но интересными. Учитель Веррий устроил состязание между нами: кто быстрее ответит на заданный вопрос. За правильный ответ мы получали особые фишки. Ближе к концу урока состязались уже только я и Тиберий. На столе Александра лежало семь фишек, у Юлии — три, у Марцелла — одна, а у нас двоих набралось по одиннадцать штук. Я не знала, какой будет награда, но твердо вознамерилась не отступать.
И вот учитель Веррий широко улыбнулся.
— Последний вопрос.
Я посмотрела на Тиберия, решительно выпятившего губы.
— Кто еще, кроме Софокла, — начал учитель, — написал пьесу под названием «Антигона»?
— Еврипид! — воскликнула я.
Тиберий откинулся на стуле, признавая поражение, и, глядя на меня со смешанными чувствами уважения и ревности, наконец произнес:
— Вот и появился у нашего учителя еще один достойный ученик.
Учитель подошел к моему столу и торжественно протянул мне свиток.
— Это тебе. «Антигона» Софокла.
Я подняла глаза.
— Насовсем?
— Разумеется. А как же иначе?
Я поблагодарила, мы положили фишки обратно на стол учителя, и тот отпустил нас небрежным движением руки.
— Отправляйтесь на Марсово поле, заниматься.
— Откуда ты столько знаешь? — повернулся ко мне Марцелл.
— Она только и делает, что читает да рисует, — как бы вскользь бросил Александр, но я расслышала в его голосе настоящую гордость.
— Ну, так ты быстро накопишь личную библиотеку, — предсказала Юлия. — Наконец-то нашелся кто-то, кто поставит Тиберия на место.
Тот сердито стиснул зубы, но промолчал. На улице нас уже ожидала Галлия, прикрывшись от нестерпимого зноя кожаным зонтиком.
— Ну как все прошло, госпожа Селена? Господин Александр?
При виде моего свитка она ухмыльнулась.
— Я знала, учитель Веррий будет рад такой ученице! Дай угадаю: ты вырвала награду прямо из рук Тиберия?
Приемыш Цезаря пожал плечами.
— Она достойный противник. Не то что другие пустышки, которые зря занимают чьи-то места. Ладно, посмотрим, что будет, когда дело дойдет до Саллюстия.
Я повернулась к Галлии.
— Кто это?
Тиберий расплылся в довольной улыбке.
— Кто такой Саллюстий? — переспросил он. — Всего лишь величайший из римских военных историков. Ты что, не читала «О югуртинской войне»? Или «О заговоре Катилины»?
— Кому нужны эти нудные сочинения, кроме тебя? — фыркнул Марцелл.
Галлия предупредительно кашлянула, предлагая окончить спор.
— Идемте лучше на Марсово поле.
— Хорошо, если доберемся, — проворчала Юлия. — Вы посмотрите, сколько людей. Они же везде.
Шел второй день триумфа. Мимо Форума только что прошествовал парад, поглазеть на который собрались тысячи зрителей. Ребятишки бегали взапуски между колоннами. Мамаши громко бранились, а отцы хохотали. В отличие от Александрии, по здешним улицам не гулял приморский бриз, поэтому в воздухе висел запах фимиама из храма Венеры Родительницы вперемешку с ароматом ofellae, круглых лепешек с расплавленным сыром. В толпе можно было увидеть людей со всех концов света. Германцы и галлы выделялись среди них высоким ростом и волосами соломенного оттенка. Темнокожие женщины из южных областей Египта, покачивая цветными корзинами на головах, проворно сновали между группами пьяных зевак и ассирийскими лавочниками.
— Сюда, — позвала Галлия, откинув от лица пряди, выбившиеся из длинной косы.
Солнце вошло в зенит, и раскаленные камни мостовой прожигали нам ноги даже сквозь кожаные сандалии.
— И чем мы будем сейчас заниматься? — обратилась я к Юлии.
Та презрительно фыркнула.
— Не мы, а только мужчины. Пока они скачут на лошадях и машут мечами, нам положено тихо сидеть за прялками вместе с Ливией. С нами еще будут Галлия, Випсания и Октавия с дочками.
— Но я не умею прясть!
— Совсем?
— Совсем!
— Чем же ты занималась, пока упражнялся твой брат?
— Плавала вместе с ним.
— В реке? — воскликнула девушка.
— Нет. В бассейнах. Да и кто станет прясть по доброй воле?
— Никто, — помрачнела она. — Но Ливии кажется, что это занятие прививает нам надлежащую скромность.
— А может, мне лучше порисовать? — пролепетала я, посмотрев на кожаную сумку с альбомом, висевшую на боку, и на свиток учителя Веррия.
— Ну нет, — предостерегла Юлия. — Она тебя выучит прясть, даже если придется руки стереть до кровавых мозолей. — И вздохнула, подняв глаза. — Пришли.
Александр изумленно переглянулся со мной. Сотни построек теснились на горизонте, борясь за пространство за стенами Рима. Мраморные бани лепились к бетонным стенам театров, гигантские арки состязались в заметности с шумными форумами.
— Ты когда-нибудь видела столько зданий? — спросил мой брат.
— Собранных в одном месте — никогда, — неодобрительно проронила я.
Лавки и заведения громоздились вокруг нас самым нелепым образом, совершенно не соответствуя друг другу ни назначением, ни внешним видом. Из душной кирпичной лавки мог высунуться пекарь и зазывать желающих на свиное вымя с крабовым пирогом, а на блестящей мраморной лестнице бани торговали вразнос египетским льном и ароматическими маслами.
Марцелл указал на поле, усеянное обломками колонн и брошенными строительными тачками.