Читать интересную книгу Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Я вернулся к этой истории, поскольку она является нагляд­ной иллюстрацией того, что коммунистическое государство с его четко организованной структуризацией было системой, как говорят физики, с дальнодействием. Любые, даже небольшие, изменения в Кремле тут же отзывались на судьбе рядовых граж­дан. В январе 1965 г. я был назначен директором Института теоретической физики, а с 1 мая приступил к исполнению своих обязанностей.

В августе 1965 г. в Лондоне должна была состояться IV Международная конференция по гравитации и теории отно­сительности. Подобные конференции проводились регулярно раз в три года и собирали многочисленное сообщество ученых, работавших в этой области физики, тогда популярной и остаю­щейся модной и сейчас. В составе Астрономического совета АН СССР существовала Гравитационная комиссия. Многие годы ее возглавлял академик Фок, а я был его заместителем.

Предполагалось на эту конференцию послать большую по тем временам делегацию — около 15 человек. В состав делега­ции, которую должен был возглавить Фок, были включены академик В.Л. Гинзбург и я. Появление наших имен в списке уже отражало то резкое изменение во внутренней политике, которое произошло с приходом к власти Брежнева, когда идео­логические и другие («ненаучные») факторы стали играть мень­шую роль. Границы несколько приоткрылись.

Здесь, может быть, уместно напомнить некоторым читате­лям о процедурах той поры, предшествовавших выезду за гра­ницу. Организация, которая рекомендовала послать своего сотрудника за рубеж, должна была собрать необходимые для такого случая документы. Если этот выезд первый в биогра­фии ученого, то ему выдавали длинную анкету по образцу тех, которые заполнялись при поступлении на работу в режимные предприятия. При повторных поездках достаточно было более краткой формы. Кроме того, требовалась справка о состоянии здоровья. А далее наступала более сложная часть. Нужно было получить характеристику-рекомендацию, подписанную «тре­угольником»: руководителем учреждения, председателем проф­союзного комитета и секретарем парторганизации. Получить первые две подписи обычно не представляло большого труда, но рекомендация и поручительства партийной организации становились одним из серьезнейших барьеров на пути за гра­ницу. Именно здесь чаще всего люди нарывались на отказ. Во многих учреждениях «авторитет» партийных комитетов и их влияние держались на собирании сплетен (компромата). Ком­проматом могли быть и такие «серьезные» прегрешения, как отказ от поездки в колхоз для уборки картошки или на овощебазу для ее же переборки, поскольку там она обычно начинала быстро загнивать.

Далее парторганизация направляла характеристику на ут­верждение в райком партии. При райкомах существовали спе­циальные выездные комиссии, состоявшие преимущественно из старых большевиков, нередко в прошлом связанных с «орга­нами». Их прозвали «народными мстителями». Выезжающих вызывали на эти комиссии «для собеседования» и подвергали экзамену. Вопросы требовали знания последних решений партийных органов, международного положения и даже гео­графических и политических сведений о странах, куда пред­стояло ехать.

Многие отсеивались на этом этапе. Достаточно, например, было нетвердо произнести фамилию генерального секретаря ком­партии той страны, в которую предполагалась командировка.

При благоприятном исходе характеристика подписывалась секретарем райкома партии и возвращалась в парторганиза­цию учреждения. Далее все собранные документы направля­лись в вышестоящую организацию — Академию наук или соот­ветствующее министерство. Там собирались многочисленные визы, после чего за подписью руководителя высокого учрежде­ния письмо со всеми документами поступало в «святая святых» — отдел зарубежных выездов ЦК КПСС. Именно здесь после мно­гочисленных согласований принимался окончательный вердикт, так называемое «решение ЦК КПСС». Как правило, до послед­них дней выезжающий не знал, каким оно будет.

Каждого удостоенного положительного решения вызывали в 6-й подъезд ЦК на инструктаж. Это правило было строгим и обязательным даже для тех, кто выезжал в социалистические страны. Мне припоминается один такой инструктаж. Тогда большая делегация выезжала на конференцию по физике низ­ких температур в Румынию, в Бухарест. И инструктор ЦК очень серьезно объяснял нам, что по приезде, когда нас будут уго­щать местной водкой цуйкой, ее нужно обязательно пить. Она отвратительна на вкус и у нее ужасный запах, но отказываться нельзя — это обидит хозяев. И второе — женщины в составе делегации должны спокойно воспринимать, когда их будут щипать за задницу, потому что в Румынии так принято.

И действительно, на первом же приеме в Бухаресте нам пред­ложили огромные фужеры, наполненные желтой, не особенно приятно пахнущей жидкостью. Что бы по этому поводу сказа­ли зачинатели антиалкогольной кампании 1985 г.!

Лишь после того, как «решение ЦК КПСС» в письменном виде поступало в командирующую организацию, отъезжающему наконец-то выдавались загранпаспорт и авиабилет. И даже это еще не было гарантией, что вас не задержат пограничники при паспортном контроле. Известен скандальный случай, когда ака­демик Е.К. Завойский, впервые выезжавший за рубеж и чуть ли не державший в руках документы, был задержан унизи­тельным образом, без объяснения причины. Не сумел помочь даже А.П. Александров, в институте которого Евгений Кон­стантинович работал. Причина так и осталась неизвестной, хотя Завойский — отнюдь не рядовой ученый. Он был, несомнен­но, великим физиком. Это ему принадлежит одно из фунда­ментальнейших открытий — парамагнитный электронный ре­зонанс. То, что он не получил бесспорно заслуженную им Нобелевскую премию за это открытие, объясняется в первую очередь тем, что его недостаточно знали за рубежом. Завойский очень переживал свою историю с поездкой, вернее, не-поездкой за границу, несомненно, обиделся на А.П. Александрова, которого считал всесильным, перестал бывать в лаборатории и вскоре умер.

Вернемся к нашей IV Гравитационной конференции. Нака­нуне отъезда в Лондон стал известен окончательный состав де­легации. Из списка «выпали» Гинзбург и я. Я решил обратиться к Семенову, который был в то время, как мы уже знаем, вице- президентом АН СССР и кандидатом в члены ЦК КПСС, то есть имел влияние в партийных кругах. Он позвонил в ЦК и сумел убедить партийного чиновника в важности поездки ди­ректора Института теоретической физики на эту конферен­цию. На следующий день в отношении меня появилось поло­жительное решение. О Гинзбурге параллельно хлопотал президент Академии М.В. Келдыш, и его хлопоты также за­вершились успехом. Таким образом, в начале августа 1965 г. Гинзбург и я «лишились невинности» — впервые отправились в Западную Европу.

Следует сказать несколько слов о делегации, в состав ко­торой мы входили. Руководителем был утвержден академик

В.А. Фок. Фок был одним из грандов современной теорети­ческой физики, глава ленинградской школы. Мне вспоминается грузный человек высокого роста с характерным скрипучим го­лосом, что объяснялось его глухотой. Он был строг и суров в дискуссиях, да и в суждениях о некоторых людях. Однако, как показали мои многолетние отношения с ним, в душе он был мягким и добрым человеком, в нем даже было что-то детское. Также заслуживает быть названным казанский математик А.З. Петров, имевший успехи в развитии отдельных математи­ческих аспектов теории относительности, которому Владимир Александрович всегда покровительствовал.

Другой «заметной» фигурой в делегации был Яков Терлец­кий, профессор МГУ. Среди физиков этот человек уже тогда имел не очень хорошую репутацию. Помимо участия в исто­рии с Капицей, о которой я рассказывал выше, о нем было известно, что за одну из аморальных историй, числившихся на совести Терлецкого, академик М.А. Леонтович не пустил его в свою квартиру, захлопнув дверь.

«Руки на руль!»

Итак, на пленарном заседании IV Гравитационной конфе­ренции я сделал доклад о наших с Е.М. Лифшицем работах о сингулярности в общих космологических решениях уравнений Эйнштейна. Это был по существу мой первый публичный док­лад на английском языке, которым я в то время еще не очень владел, осваивая его самостоятельно. Доклад вызвал интерес, запомнилась активная реакция американского теоретика Чарль­за Мизнера, с которым наши научные интересы впоследствии пересеклись еще раз.

Мы с Фоком посетили почти все известные музеи Лондона. Наши привычки совпали: мы оба не любили в одиночку бро­дить по чужому городу. Как-то мы, помнится, много часов провели в Национальной галерее и неожиданно встретились у знаменитой картины Гойи «Портрет донны Изабеллы». Фок был потрясен не только мастерством художника, но и красо­той донны Изабеллы, долго говорил мне о своем впечатлении. Его реакция была для меня несколько неожиданной, так как в нашем кругу он слыл «сухарем».