Предатель убедил Ярополка уйти из города, жители которого якобы готовились взбунтоваться. Князь послушался и переместился в городок Родень, не подготовленный к длительной осаде. Через некоторое время в крепости начался голод, и тогда Блуд стал убеждать Ярополка отправиться к брату на переговоры. Он сопроводил своего князя к месту встречи, пропустил первым в горницу, а потом запер двери. Оставшегося без охраны Ярополка люди Владимира, двое варягов, «подняли мечами под пазухи».
Так свершилось второе братоубийство, и в летописи не сказано, чтобы Владимир лил над братом слезы, как Ярополк над Олегом. Блуда победитель за предательство, правда, «в отца место» почитать не стал — в дальнейшем «Повесть» не содержит упоминаний об изменнике. Зато известно, что Владимир охотно привлек на свою сторону некоего воеводу Варяжко, до конца остававшегося верным Ярополку.
Хроника утверждает, что Владимир захватил Киев в 980 году, однако большинство историков полагают, что летописец ошибся в летоисчислении и случилось это двумя годами ранее. Да и сам автор хроники в другом месте пишет, что князь Владимир правил Русью 37 лет. Если считать от года смерти (1015), получается, что с 978 года.
Первая проблема, с которой столкнулся триумфатор, могла стать для него и последней. Наемное войско викингов, обеспечившее князю победу, состояло из отъявленных разбойников. Владимир полностью зависел от этой вольницы. Награда, которой потребовали норманны, была непомерно высокой: по две гривны серебра с каждого киевлянина. «Се град нашь», — заявили воины.
И вновь, как в истории с Блудом, молодой князь проявил впечатляющую изворотливость. Он попросил у варягов месяц отсрочки на то, чтобы собрать требуемую сумму, и за это время принял меры. Во-первых, внес раскол в ряды чужеземцев, переманив к себе «мужей умных, добрых и славных», — назначил их наместниками по городам. А во-вторых, вероятно, собрал военную силу, способную дать остальным викингам отпор. После этого тон наемников совершенно изменился. Они уже не добивались расплаты, а лишь просили отпустить их на службу к грекам. Владимир с большим облегчением отправил скандинавов в Константинополь, да еще предупредил императора, чтоб тот распределил головорезов по разным местам и ни в коем случае не держал у себя в столице — «или то створят ти в граде, яко зде». Надо полагать, что базилевс по достоинству оценил эту мудрую рекомендацию.
Убийство Ярополка
Б. Чориков
Теперь нужно было укрепиться на киевском «столе», где завоеватель, приведший в город шайку иностранных разбойников, вряд ли пользовался популярностью.
Традиционным способом повышения статуса являлся престижный брак, и со временем Владимир использует этот прием самым блестящим образом, добившись руки византийской царевны. Но до этого пока было далеко. Для начала сын рабыни поступил так же, как делали в подобных случаях другие сомнительные победители и узурпаторы (вспомним сватовство древлянского князя к вдове Игоря): он взял в жены вдову брата — ту самую красавицу-гречанку, в прошлом монахиню, которую Святослав привез в подарок старшему сыну из балканского похода. Она была беременна и вскоре родила сына, знаменитого в будущем Святополка Окаянного. Официально он считался Владимировичем, но летопись называет его сыном «от двою отцю» и этим обстоятельством объясняет дальнейший конфликт между Владимиром и Святополком. Однако для киевлян символическое значение брака было вполне очевидно: младший брат занял место старшего и на престоле, и в опочивальне.
Гордая РогнедаВ «Повести» есть интересный сюжет, демонстрирующий, насколько ущербным было положение «сына рабыни» в глазах современников.
Сразу после высадки в Новгороде, еще до начала похода на Киев, претендент был озабочен тем, чтоб обзавестись как можно большим количеством союзников. В Полоцке правил конунг Роговолд, и Владимир посватался к его дочери Рогнеде. Та отказала, высокомерно молвив, что не станет «разувать робичича» (по свадебному ритуалу невеста должна была разуть своего суженого), и если уж выйдет замуж, то за Ярополка.
Владимир и Рогнеда
А. Лосенко
Такого оскорбления Владимир снести не мог. Он присоединил к своей варяжской дружине славянское и финское ополчение, напал на Полоцк и убил Роговолда с сыновьями, а Рогнеду взял насильно.
О дальнейшей судьбе этой женщины сохранилось следующее предание.
В Киеве, после победы, Владимир обзавелся целым гаремом и стал относиться к Рогнеде с пренебрежением. Гордая княжна не могла этого стерпеть. Однажды ночью она попыталась зарезать ненавистного мужа — Владимира спасло лишь то, что он вовремя проснулся.
Вместо того, чтобы молить о пощаде, Рогнеда накинулась на князя с упреками: «Уж мне горько стало: отца моего ты убил и землю его полонил для меня, а теперь не любишь меня и младенца моего».
Владимир решил казнить преступницу собственной рукой, на что по обычаю имел полное право. В знак того, что это будет не убийство, а именно казнь, он приказал жене надеть свадебный наряд и ждать у себя в покоях.
От смерти Рогнеду спасла находчивость. Она успела вызвать к себе первенца, маленького Изяслава, и при нем Владимир не смог зарубить преступницу. Он лишь отселил ее от себя в специально построенный город Изяславль, где Рогнеда жила, пользуясь всеми правами княгини, вплоть до «законной», то есть христианской свадьбы Владимира.
«Величайший прелюбодей»
Отношениям Владимира с женским полом в летописи и иностранных хрониках вообще уделено довольно много внимания. «Бе же Володимир побежен похотью женьскою», — сокрушается автор и сообщает довольно фантастические цифры: будто бы у князя было триста наложниц в Вышгороде (замок близ Киева), триста в Белгороде и двести в Берестове (загородная резиденция). «И бе несыт блуда, и приводя к себе мужьскыя жены (замужних женщин) и девици растляя», жалуется летописец, уподобляя князя библейскому сластолюбцу царю Соломону. Далее следует сентенция: вот-де, Соломон славился мудростью, а погиб; Владимир же, даром что был «невеглас» (неуч), но благодаря христианству спасся — так что, возможно, автор преувеличивает масштабы княжеского любвеобилия именно ради эффектного сравнения с Соломоном.
Однако Владимир дохристианской поры действительно поражал современников своими чувственными аппетитами. Карамзин пишет: «Всякая прелестная жена и девица страшилась его любострастного взора: он презирал святость брачных союзов и невинности». Титмар Мерзебургский именует киевского государя fornicator maximus, то есть «величайший прелюбодей». Немецкий хронист тоже поминает многочисленных наложниц и еще приводит сплетню о том, что Владимир будто бы надевал для любовных утех какой-то «венерин набедренник» (lumbare venereum).
Из всех грехов, приписываемых летописью Владимиру, разврат — далеко не худший. Молодой князь предстает в «Повести» редкостным негодяем. История с насилием над Рогнедой прямо у тел ее убитых родственников отвратительна. Гнусно выглядит вероломное умерщвление брата. Да и с варягами, добывшими Владимиру победу, он обошелся не слишком порядочно. Однако все эти события описаны без особенного осуждения. Наихудшим из злодейств, с точки зрения автора, была попытка укрепления язычества на Руси.
Владимир, по-видимому, от природы обладал задатками выдающегося правителя. Уже в ранней молодости он руководствовался в своих действиях политической целесообразностью. Так, он очень хорошо понимал, что сильная власть невозможна без сильной религии, и вначале попытался превратить верования, которые исстари существовали у славян, в настоящий государственный культ.
«И стал Владимир княжить в Киеве один, и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими».
Форсированное возвеличивание языческого пантеона объяснялось еще и тем, что при Ярополке в Киеве верховодила христианская партия и теперь требовалось подорвать ее влияние. Однако главным мотивом, видимо, всё же была потребность в религиозно-идеологической поддержке княжеской власти. Если бы проблема ограничивалась только Киевом, Владимир не отправил бы своего дядю Добрыню со специальной экспедицией в Новгород — дабы установить там большого идола и принести ему жертвы. Это была именно попытка преобразовать дедовскую веру в полноценную церковь.