Читать интересную книгу Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

— А что это значит? — не без труда произнёс я.

Начался разговор глухого с немым. Меня уговаривали на что-то, заранее мне не известное, согласиться, мотивируя лишь одной фразой: «Ну ты же мужик — подписывайся!» Я упорно сопротивлялся давлению… минут десять.

— Мне надо подумать! — говорю и, не думав секунд десять, добавляю: — Я согласен!

«Отдохнуть по-босяцки. Что бы это могло значить?» — думал я и припоминал похождения своего приятеля.

Однажды мы с Максом и ещё парой высококультурных ребят с курса устроили «водочный спринт». Наливали каждые три минуты по рюмке водки и выпивали. Интерес был в том, кто больше выпьет и не упадёт, не заснёт, кого не стошнит. Победу я в тот день не одержал, видимо, поэтому больше в таких действах не участвовал.

Как-то Макс превратил окна института в тир. Принес пятилитровую банку браги и в поисках собутыльников, не мудрствуя лукаво, расстрелял из пистолета университетские окна. В одной из аудиторий всё-таки обнаружились друзья, выбежали к товарищу и быстро увели, тем самым спасая от моральной, гражданской и уголовной ответственности.

В другой раз мы в знак протеста против тридцатиградусного мороза решили выпить прямо в холле главного корпуса университета. Напились как прачки. Кого-то тошнило. А Макс уже в полусонном состоянии, сидя на вазе с цветком, вопил: «Одну бутылку в толпу — это не сУрьёзно! Берите ещё три!»

Проанализировав былые подвиги Максима, я пришёл к выводу, что это и были формы отдыха по-босяцки. В принципе, они ничем особо серьезным мне не угрожали, и я скоро успокоился, отдавшись в руки провидения и Максимилияна Нойтшатского.

Допив спиртное, мы поймали такси. Почему-то долго выбирали машину определённой марки в хорошем техническом состоянии. Тут меня посетили первые сомнения относительно целесообразности дальнейшего продолжения банкета. Но я был заинтригован и не стал противиться действиям сотоварища. Красная «девятка». Она нам подходила. Для чего — я пока не знал. Сели. Поехали. Макс назвал адрес, ничего мне не говорящий. Вскоре покинули центра́, въехали на окраину городка. Лица местных жителей становились всё подозрительнее, дома всё тоскливее. Проезжая мимо одного из них, я вообразил, что это не дом вовсе, а старая ржавая баржа, выброшенная штормом на наш риф. Из иллюминатора на первом этаже торчала чья-то рука. Кисть сжимала бутылку с содержимым чайного цвета. Чьи-то руки на улице жадно принимали дар. Такое сакральное действо по продаже самогона я наблюдал сотни раз, но всё равно мне стало не по себе.

Выехали за пределы города. Впереди виднелся отдельно стоящий кирпичный двухэтажный дом. Макс попросил водителя подъехать ко второму подъезду и подождать пару минут. Водитель кивнул и, не заглушая мотора, устремил свой задумчивый взгляд в зимнюю березовую рощу.

Вошли в подъезд. Было похоже, что он служил декорацией к сцене кулачного поединка двух киборгов, крушащих своими телами квартирные перегородки. Штукатурка валялась на полу, к потолку прилипли сгоревшие спички и окурки от сигарет, в углу было что-то пролито, на подоконнике стояла банка из-под сгущенного молока, с горкой набитая бычками.

Поднявшись на второй этаж, позвонили. Вернее, постучали тяжёлыми зимними ботинками в хлипкую дверь. Адов портал без вопросов отворил незнакомый мужчина лет сорока-пятидесяти. Хотя, может быть, ему было всего около тридцати. Алкоголь в больших количествах не красит человека, старит его довольно быстро, а мужчина этот явно походил на страдающего алкогольными запоями.

— Дай два ножа, — сказал незнакомцу Макс без приветствий и предговорильни, — торопимся!

Тот молча вынес два столовых ножа явно зоновского происхождения. Ручка самодельная, с утопленными в расплавленный текстолит розочками и листвой, выполненными умелой рукой из разноцветных пластмасс. Один из ножей Макс вручил мне со словами: «Ты бьёшь первым». Я обомлел и, наверное, побелел, хотя мне было очень жарко, несмотря на зиму за окнами.

— Ты шутишь, Макс?

— Какие шутки! Я же говорю: отдохнем по-босяцки. Щас водилу замочим, тачку двинем за десятку и в кабак со шл***ми! Машину у нас мои знакомые прямо с трупаком заберут! Не парься! — сказал Макс, спускаясь уверенной поступью навстречу тягчайшему греху. Я шёл следом.

— Ты бьёшь первым! — прозвучало ещё раз.

Дурной сон. Только во сне я мог проснуться, а наяву рассчитывать на такое лёгкое освобождение не приходилось. Я спускался по лестнице, пряча по совету соучастника нож до поры в рукав. Каждый шаг тянулся необычайно долго. Время замерло, как будто сам Создатель тормозил бесконечно большой вселенский волох, чтобы я задумался, что собираюсь совершить, задумался, в какое дерьмо собираюсь себя опустить. «Я не для того тебя создавал, идиот…» — чревовещал кто-то.

Вышли на улицу. Машина стояла у подъезда, двигатель работал, водитель сидел и спокойно ждал. Ждал своей смерти! Мы шли, шли, шли. Я делал шаг, а неведомая сила отодвигала меня на два назад. Я делал усилие, а невидимый часовщик отматывал время назад.

Подошли к машине. Я потянулся к дверной ручке. Водитель смотрел на меня. Казалось, он всё понимает. Лица наши были ужасны — с них скалилась маска смерти. Смерть не тетка с косой — это люди, с которыми ты пять минут назад мирно беседовал, и тем она ужаснее.

Я протянул руку и… нож выскользнул из рукава на белый снег. Создатель перестал сдерживать время, и оно, как натянутая пружина, распрямившись, полетело в десять раз быстрее. Водитель включил передачу и что есть сил вдавил педаль акселератора в пол. Машина рванула с места и через несколько секунд скрылась вдали.

На меня посыпались оскорбления и обвинения в слабохарактерности и малодушии, обильно сдобренные матом и прочей нецензурной лексикой.

Прошло несколько минут. Макс немного успокоился.

Мы шли по заснеженной дороге в город, любуясь нетронутым лесом, снежными лугами, солнцем и небом.

— Эх ты, босота, с тобой не отдохнёшь! — сказал Макс, обращаясь ко мне.

— А я отдохнул! Век не забуду! — ответил я.

Мысли из никуда

Надо всегда хотеть, тогда выйдет как лучше.

Духовный контакт часто заканчивается половым.

Любимое время года — пятница.

Чтобы изменить низы, надо взобраться наверх.

Говорите правду, очень часто это ещё и смешно.

Художник-гуманоид Дамир Муратов.

Она рассталась с совестью, как с девственностью, — без раздумий и навсегда.

Продаётся дом

«Продаётся дом» — с этой надписи на незнакомом заборе для многих простых людей начинается новая жизнь на новом месте. Стоит только увидеть эти два слова — и пока ещё чужие стены и крыша оживают, источая невидимое притягательное тепло, напоминают об уюте и простом людском счастье. Кажется, что дом сам себя продаёт. Он живой, ему одиноко, грустно без людей, и строение ищет себе добрых и работящих хозяев, что заботились бы о нём, а он в ответ дарил бы своё тепло, защищал бы от ветра и холода, от людской злобы и зависти.

Полуметровые буквы, выведенные мелом на заборе чьей-то равнодушной рукой, — не просто экономное объявление, а порой ещё и нехитрый некролог, лаконично подводящий итог жизни прежнего хозяина, жизни насыщенной, полной любви и разочарований, счастья и горя, лени и трудовых свершений, некролог, написанный циничным, деловым человеком, не задумывающимся о глубинном смысле начертанного.

Они были обычной советской семьей. В отличие от шведской имели консервативные взгляды на жизнь и консервированные овощи на зиму, от американской — конвертируемую бутылку и неконвертируемую валюту, от европейской — высокую духовность и низкие потолки. Жили небогато, даже слишком небогато. Никогда не тащили ничего с работы домой — может быть, нечего было, но мне всегда казалось, что просто хотели жить честно, а честность и богатство — вещи во всём мире до сих пор трудно совместимые.

Иваныч, как уважительно его называли окружающие, всю жизнь проработал в Шестом таксопарке, хотя в городе их было только два. Такая нумерация нужна была, чтобы запутать вероятного и вполне очевидного противника — в Союзе об этом все знали с пелёнок и к абсурду привыкли, относились как к данности, как к восходящему по утрам солнцу, как к небу и земле.

Владимир Иванович был хорошим мотористом, просто классным, лучшим из всех, но когда пришла пенсия, его не раздумывая выпнули на заслуженный отдых, не поинтересовавшись, устал ли он. В тот же год у моего отца забарахлила машина. Эти два не связанных меж собой события, хотя, возможно, они оба были предопределены свыше, и послужили началом странной, с виду немного корыстной дружбы моего родителя и автослесаря-пенсионера, жившего неподалеку.

Жена Иваныча была тихой, неприметной, очень спокойной женщиной, и только её стать и горделивая походка не позволяли считать её серой будничной мышью. Как они уживались вместе, всегда было для меня загадкой: Иваныч — горячий, весёлый, говорливый, простой, сквернословящий выпивоха и она — скромная, тихая, мягкая, неприметная, никогда не здоровающаяся первой из чувства стеснения и не показывающая своих чувств на людях, женщина с полными невыплаканных слёз глазами. Только от Иваныча можно было услышать, какова наедине его Машенька нежная, заботливая, ласковая, терпеливая и работящая. Иваныч, несомненно, любил свою жену и, возможно, идеализировал её, но мне казалось, что она, наоборот, была мужем недооценена, и сама жизнь подтвердила мою правоту.