иностранных дел обратился к британскому правительству с просьбой не делать предложенную Форин Оффис схему достоянием гласности, поскольку местные христиане могли счесть русский проект, по сравнению с английским, не столь прогрессивным, а это в свою очередь нанесло бы ущерб престижу России на Балканах. Однако, несмотря на возражения Извольского, британская программа преобразований была обнародована, тогда как русская циркулировала лишь в официальных дипломатических кругах[468].
Избрав такую линию поведения в македонском вопросе, Уайтхолл направил все усилия на то, чтобы окончательно разорвать русско-австрийскую Антанту на Балканах и тем самым предотвратить эвентуальное сближение России с Центральными державами. Лондон делал ставку на то, что если Петербург даже частично включит британские предложения в свою схему реформ, то для Вены, стремившейся «законсервировать» существовавшую ситуацию в регионе, она все равно окажется слишком радикальной, а значит непригодной. Возможно, Форин Оффис заведомо выдвигал сложно осуществимые проекты, чтобы оставить за собой пространство для политического маневра: например, пойти на определенные уступки в македонском вопросе с целью расположить к себе Петербург. Нельзя также исключать вероятность того, что в случае признания русским правительством британского проекта (т. е. фактически установления международного контроля над Македонией) Англия рассчитывала выступить в регионе единым фронтом с Россией, одновременно оказывая мощное противодействие германо-австрийскому блоку и контролируя шаги своего партнера по Антанте.
Суммируя все вышесказанное, мы можем констатировать, что подходы Форин Оффис к проблеме реорганизации политического пространства «европейской» Турции варьировались в зависимости от направления, которое принимали события на Балканах, и от изменения расстановки сил на международной арене. Возможность вхождения македонских территорий в состав Болгарии оценивалась Лондоном как «позитивный» вариант решения македонского вопроса. Но ввиду неосуществимости этого проекта в ближайшей перспективе Англия сосредоточилась на реализации Мюрцштегской программы в рамках «европейского концерта», в деятельности которого отразились безуспешные попытки великих держав выработать на Балканах modus vivendi. Это обусловливалось тем, что каждая из держав имела свое видение того, как должны быть реформированы европейские вилайеты Порты, и на свой манер интерпретировала поддержание стабильности в регионе. Австро-Венгрия не стремилась придать Мюрцштегской программе законченную форму и сделать ее более эффективной. Вену вполне устраивала сложившаяся в Македонии ситуация: ее экономические позиции в этой балканской провинции были довольно прочны, а беспрестанно вспыхивающие беспорядки в будущем могли предоставить Двуединой монархии удобный повод для ее оккупации, как это было в случае с Боснией и Герцеговиной. Германия, чья восточная политика выстраивалась исходя из положения о целостности Турции, блокировала любые реформы, которые могли бы поколебать существовавший статус-кво. Для Англии представлялись неприемлемыми оба варианта развития событий, а потому Лондон критиковал Мюрцштегскую программу за ее поверхностный характер и требовал принятия более радикальных мер. Тем не менее Форин Оффис считал, что в данной схеме заложены рычаги, посредством которых возможно постепенно изъять европейские вилайеты из-под власти султана: установить европейский контроль над их жизненно важными сферами – полицией, финансами и судебной системой.
Британия, зная о серьезных разногласиях, существовавших между великими державами, стремилась как можно сильнее «вовлечь» их в урегулирование македонского вопроса. В отличие от своих русских и австро-венгерских коллег, чьи доклады содержали оптимистичные прогнозы по поводу македонских реформ, британские дипломаты «сгущали краски», подчеркивая всю тяжесть ситуации, царившей в балканских вилайетах султана. Акцентируя внимание на взрывоопасной обстановке в Македонии, Лондон обосновывал необходимость проведения более глубоких реформ вплоть до введения международного контроля и постепенного ограничения власти султана над балканскими провинциями. Англия, делая ставку на неготовность держав осуществлять столь фундаментальные преобразования, рассчитывала на то, что европейские правительства будут вынуждены обратиться к ней как к державе, которая имела ясное видение «переустройства» македонских вилайетов Турции. Все это должно было упрочить статус Британии как мировой державы, без участия которой не обходилось урегулирование ни одного серьезного международного кризиса. Причем, как представляется, Англия преследовала двойную цель: не только зафиксировать свои ведущие позиции в «европейском концерте» в восприятии великих держав, но и продемонстрировать малым балканским странам и народам, что Великобритания в качестве европейского лидера осознавала свою ответственность за улучшение условий жизни местного населения и была готова выполнять обязательства, возложенные на нее статьей 23 Берлинского трактата.
На примере македонских реформ отчетливо прослеживалось стремление Лондона использовать волнения на Балканах как инструмент давления на Порту, чем отчасти объяснялась «острота» британской критики турецкой администрации. Но во многом эти меры возымели обратный эффект. В частности, султан обусловил получение Англией концессии на продление железнодорожной линии Смирна-Айдын отказом Лондона от проведения финансовой реформы в Македонии[469]. Упорство Порты объяснялось тем, что она чувствовала за собой германскую поддержку[470]: сопротивляясь британской политике «мягкой мощи» на Балканах, она прибегала к традиционному оружию, которое имелось в ее арсенале – предоставлению экономических привилегий державам, поддерживавшим турецкое правительство на международной арене.
§ 4. От непризнания к восстановлению дипломатических отношений: Великобритания и Сербия в 1903–1906 гг
Илинденско-Преображенское восстание в Македонии и Фракии, резкое ухудшение турецко-болгарских отношений, безуспешные попытки реализации Мюрцштегской программы – все это можно расценивать как проявление кризиса Балканской подсистемы, в результате которого на повестку дня был вынесен вопрос о судьбе европейских провинций Османской империи. Однако дестабилизирующие тенденции также набирали силу в западной части Балканского полуострова. 29 мая 1903 г. в Сербии произошел государственный переворот: в конаке заговорщиками были убиты король Александр Обренович и его супруга Драга Машин. Новым правителем был провозглашен Петр Карагеоргиевич. Белградские события вызвали широкий резонанс среди европейской общественности: из Сербии были отозваны дипломатические представители ряда иностранных государств, в том числе Великобритании[471].
Смена правящей династии и последующие перестановки на политической сцене Сербии имели далекоидущие последствия для ее взаимоотношений с сопредельной великой державой – полиэтничной Австро-Венгрией[472]. В начале XX в. в Дунайской монархии весьма остро стоял национальный вопрос, в том числе его югославянский аспект[473]. Сербия же в восприятии югославянских, по крайней мере сербских, подданных Австро-Венгрии отождествлялась с «югославянским Пьемонтом». От того, как будет себя позиционировать Сербское королевство, зависела внутриполитическая стабильность империи Габсбургов. Если рассматривать этот вопрос в более широком контексте, то югославянская проблема, как отмечал известный английский историк, крупный ученый-славист Р.У. Сетон-Уотсон, имела первостепенное значение для судеб сербохорватских народов и будущего западной части Балканского полуострова – от Триестского залива до болгарской границы, от равнин южной Венгрии до гор Албании. От нее зависел баланс сил на Адриатике со всеми вытекающими последствиями для международной ситуации. А главное, по мнению Р.У. Сетон-Уотсона, югославянский вопрос мог оказать решающее воздействие на внешнюю политику Вены[474].
Поскольку австро-сербский конфликт и твердая решимость России поддержать Сербию стали отправной точкой событий, приведших к Первой мировой войне, нам кажется целесообразным вернуться к «истокам» этого противостояния