Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Во главе процессии шла Лепида, с толпой женщин несших светильники. По окончании церемонии все отправились в жилище мужа, где был приготовлен свадебный пир.

Шестьдесят собеседников заняли ложа в триклиниуме, – так называлась пиршественная зала. Во время пира две артистки на цимбалах по очереди оглашали воздух звуками своих инструментов, дабы помешать пирующим совершить непростительное неприличие т. е. заснуть за столом.

За десертом явились комедианты, которых называли гомеристами, потому что они декламировали стихи знаменитого греческого поэта и начали увеселять пирующих.

Но Лепида, не понимавшая ни крошки по-гречески, по знаку Клавдия, приказала заменить их танцовщицами, которые в то время, как один из египетских невольников, по имени Измаил, с удивительным искусством подражал пению соловья, начали постыдный танец.

Мессалина, чтоб лучше видеть этот танец, скинула свое покрывало; Клавдий разразился громким хохотом глупца.

Наконец, настал час, когда нужно было проводить Мессалину на брачное ложе, которое, следуя обычаю, было поставлено не в спальне, а в одной из галерей дворца, напротив двери и возвышалось на эстраде из слоновой кости, окруженное статуями богов и богинь.

Пропели эпиталаму или песнь в честь новых супругов; потом, после того как Лепида обняла свою дочь и перемолвилась с ней несколькими тихими словами, Клавдий и Мессалина остались одни.

Но Клавдий слишком много выпил и съел на свадебном пиру. В нескольких шагах от него, на ложе, покрытом пурпурными тканями, вышитыми золотом, отдыхала двадцатилетняя женщина, а Клавдий, сидя в углу, храпел что было силы.

А между тем она была прекрасна: лоб ее был чист, уста свежи и розовы, как будто она никому не дарила поцелуев, кроме детей; великолепные черные глаза закрывались длинными ресницами, а в противоположность им ее густые волосы были золотисто-пепельного цвета.

Да, Клавдий спал, он не только спал, но даже храпел; он храпел, а его жена смотрела на него во глаза с странной улыбкой,– с улыбкой, которая в одно и тоже время выражала и удивление и насмешку и презрение.

Вдруг из полуоткрытого окна до Мессалины долетели звуки, привлекшие ее внимание; – звуки эти были столь же обольстительны, сколь были противны звуки, издаваемые Клавдием; эти звуки походили на пение соловья… два соловья пели под сенью сада. Очарованная этими ночными звуками, Мессалина задумалась, заметив, что серенаду ей давал только один из певцов.

– Измаил! – прошептала она.

Она угадала: то был Измаил, прекрасный египетский невольник, который как бы для аккомпанемента гармонии первой ночи любви, вследствие поэтической идеи, отправился в сад своего господина, бороться в и разнообразии модуляций с постоянным обитателем этих садов – соловьем.

Но как ни было удачно подражание, Мессалина не обманулась; она отличила ложь от истины и, слушая невольника, ощутила бесконечно более сильное чувство, чем то, которое производит обыкновенный талант; чувство это выражалось в оживлении ее лица, в волнении ее груди. Клавдий продолжал храпеть.

Мессалина соскользнула с постели, осторожно отворила дверь и, легкая как птица, скрылась в саду. Через несколько минут в садах Клавдия распевал только один соловей.

Клавдий все продолжал храпеть…

На другой день, утром, Мессалина, после ванны, занималась своим туалетом, при котором присутствовало около двенадцати невольниц, которых звали ornatrices. Ей убирали голову, когда один из служителей дворца доложил, что секретарь Клавдия его историограф Нарцисс желал бы ей представиться. По происхождению из невольников, – он достиг того, что был освобожден своим господином, который смотрел на него как на существо высшее и ничего не предпринимал без его совета.

Мессалине было известно влияние Hapцисca на Клавдия, же она дала себе обещание, выходя за последнего замуж, управлять его фаворитом. Она приказала немедленно ввести его.

Нарцисс вошел. То был человек лет 30-ти, в котором не было ничего замечательного, исключая крайнего бесстыдства.

Он довольно фамильярно поклонился Мессалине и, ожидая ухода прислужниц, начал гладить большую лакедемонскую собаку, которую он, не стесняясь, привел с собой в покои молодей женщины.

Мессалина нахмурила брови.

– Что доставлять мне удовольствие видеть вас и вашу собаку, г-н Нарцисс? – сказала она насмешливым тоном.

Нарцисс улыбнулся: он предвидел подобный прием.

– Извините меня, – отвечал он;– но мой дорогой Мирро имеет обыкновение всюду следовать за мной куда бы я ни шел, он так меня любить и так верен мне, что у меня не хватает смелости прогнать его. Не правда ли, верность – редкая вещь в настоящее время.

– Дальше, – возразила Мессалина, не отвечая на этот прямой вопрос.

– Дальше, – ответил Нарцисс, вынимая из кармана таблички. – Я позволил себе побеспокоить вас, чтобы передать вам описание одного случая произошедшего сегодня ночью в этом доме.

– Этой ночью?

– Да. Я предполагал, что прежде, чем я передам моему господину,– мне так приятно давать ему это название, хотя он и освободил меня, – вам не будет неприятно узнать о происшествии, которого я был случайно невидимым свидетелем и записал по обязанности историографа. Сегодня ночью я не спал, устав ворочаться на постели, я сошел в сад и…

Нарцисс не окончил фразы. Приблизившись к нему, Мессалина вырвала у него из рук таблички без гнева, скорее смеясь, хотя смех этот был не натурален.

Со своей стороны Нарцисс не сделал ничего, чтобы воспротивиться движению молодой женщины. Наступило краткое молчание, в продолжение которого они пристально глядели друг на друга. Мессалина первая прервала это молчание.

– Вы на самом деле хотели передать эти таблички Клавдию? – сказала она шипящим голосом.

Нарцисс пожал плечами.

– Вы слишком молоды и слишком прекрасны,– возразил он,– чтоб служить забавой для быков; разверните эти таблички и вы в них прочтете, что я хотел передать Клавдию без всякой опасности для вас.

Мессалина прочла:

«Сегодня утром я Нарцисс, управитель Клавдия, обрил брови египтянину Измаилу и за его дерзость приказал выжечь на лбу его клеймо.»

– А! – холодно прошептала она, – так Измаил был настолько дерзок!

– Да! – отвечал Нарцисс, – вчерашний его успех в подражании пения соловья вскружил ему голову. Сегодня утром, проходя мимо меня, он едва мне поклонился; я исправил его – отныне он будет почтительнее. Согласитесь вовсе не хорошо, что простой невольник считает себя равным Юпитеру.

Мессалина отдала таблички Нарциссу.

– Хорошо, – ответила она и, наклоняясь к Мирро, чтобы приласкать ее, добавила: – эта собака верна?

– Так же, как его хозяин, – живо отвечал управитель. – Привязана до самой смерти к тем, которые удостаивают ее любви.

Рука Мессалины уже не гладила более собаку. Смелый отпущенник покрывал ее пламенными поцелуями.

– Я хочу пить, – сказала Мессалина.

Нарцисс встал, чтоб приказать принести питье своей госпоже. Молодой ассирийский невольник принес на подносе чашу, наполненную слегка подслащенным белым вином.

Мессалина выпила, и вытерев концы пальцев о волосы раба, она брызнула через плечо несколько капель оставшегося в чаше вина в лицо Нарцису, что было высшим выражением любезности у римских женщин того времени и Нарцисс, преклонив колена, сказал страстным голосом:

– Я до самой смерти буду помнить это, моя повелительница.

И отпущенник Нарцисс стал первым любовником Мессалины, жены Клавдия. Первым, говорим мы, потому, что Измаил, подражатель соловья, был минутной прихотью, которую нечего было считать.

Между тем Клавдий не всегда спал, находясь возле своей новой супруги, доказательством чему, – а разве это не доказательство? – может служить рождение двух сыновей: Британика и Октавия, Клавдий обожал своих детей не так, как Мессалина, которая заботилась о них только в то время, когда было нужно их покровительство.

Клавдий особенно любил своего маленького Тиверия прозванного Сенатом Британиком в воспоминание той славы, которою покрыл себя его отец во время экспедиции в Британию. Он проводил целые часы около его колыбели, укачивая его, а позже, когда ребенок был в состоянии понимать, он давал ему мудрые советы и учил молиться богам.

Клавдий был хорошим отцом и без всякого сомнения если бы он был женат на другой женщине, а не на Мессалинe, – на женщине, преданной своим обязанностям – Клавдий, говорим мы, без сомнения продолжал бы свое царствование не так, как его начал, без особенного блеска, быть может, без особенной пользы для народа, но также без скандалезных глупостей и идиотских жестокостей.

Клавдий, делавший добро, стеснял Мессалину, которая помышляла только о зле. Искусная в распутстве, она подчинила своему влиянию не сердце, а тело своего мужа. Затем она постаралась развить его природные недостатки. Клавдий был всегда алчен до вина и еды, – она с утра напаивала его почти до бесчувствия, в этом помогал ей Нарцисс. Императрица нашла в этом человеке драгоценное орудие. Алчный до золота, до роскоши, он только и думал о том как бы побольше украсть, и он вполне достиг своей цели; ибо после его смерти, случившейся при Нероне, осталось четыре миллиона сестерций.