мое горло, он отпускает меня.
Вода заливает мое лицо и постель, когда мудак ставит кувшин обратно на маленькую прикроватную тумбочку.
— Ты еще поблагодаришь меня за это, — бормочет он, слезая с меня.
Он не говорит больше ни слова, просто поворачивается спиной и выходит за дверь, запирая ее за собой.
Я хватаю ртом воздух и вскакиваю с кровати, голова у меня уже начинает кружиться. Какого хрена он мне только что дал? Рогипнол? Или что-то гораздо худшее?
Дверная ручка дергается, и мои глаза вылезают из орбит, ужас обрушивается на меня дождем. Я слышу глубокие нотки голоса Джованни и мчусь через комнату, хлопаю дверью собственной ванной и утыкаюсь лицом в унитаз, заставляя то дерьмо, которое я только что проглотила, выйти обратно. Одно дело, когда тебя накачивают наркотиками и насилуют, но не иметь возможности дать отпор… черт возьми, нет.
Сильные приступы рвоты овладевают моим телом, когда я засовываю пальцы в горло, заставляя его сократиться, слушая звук ключа, поворачивающегося в замке.
Блядь. БЛЯДЬ. БЛЯДЬ. БЛЯДЬ.
Меня рвет снова и снова, мое тело быстро слабеет с каждой секундой. Что бы он мне ни дал, оно быстро растворяется в моем теле, и я могу только предположить, что это что-то гораздо хуже, чем рогипнол.
Шатаясь, я поднимаюсь на ноги, падаю вперед и ударяюсь о кафельную стену ванной. Голова кружится, тело становится все слабее и слабее. Я переставляю ноги, и снова спотыкаюсь, едва удерживаясь за вешалку для полотенец, чтобы не упасть.
Я выхожу в спальню, и мои глаза расширяются, когда я вижу Джованни, стоящего передо мной с кривой ухмылкой на лице.
— Теперь ты моя, Шейн. Нет смысла сопротивляться.
Я напрягаюсь, но иду вперед, полная решимости бороться изо всех сил.
— Я никогда не буду твоей, — выплевываю я, срывая кольцо со своего пальца и швыряя его в его глупую физиономию, по инерции моих движений я падаю на пол, мои исцарапанные колени ударяются о плюшевый ковер. — Ты никогда не будешь таким, как они. Никогда.
Джованни смеется и шагает ко мне, мой страх кричит мне встать и бежать, но мое тело слишком тяжелое. Я напрягаюсь, чтобы встать, но я терплю неудачу с каждой попыткой. Джованни запускает руку в мои волосы, закручивает их вокруг запястья, а затем сильно дергает и тащит меня через всю комнату.
Боль разрывает мне кожу головы, и я отчаянно сжимаю его руку, впиваясь ногтями в его кожу, отчаянно пытаясь унять боль.
— Ты боец, — говорит он с нездоровой гордостью, смех переполняет его грудь. — Мне это нравится. Фелисити была слишком податливой, слишком покорной. Одна моя угроза — и она уже лежала на моей кровати, практически умоляя об этом. Она была гребаной шлюхой, но она выполнила свою задачу. У меня есть мой сын, солдат, которого я должен слепить по своему образу и подобию, но одного солдата недостаточно. Мне нужна гребаная армия.
Он поднимает меня с пола и бросает поперек кровати так легко, словно я всего лишь мягкая игрушка. Я падаю на мокрый матрас, и делаю все, что в моих силах, чтобы отползти подальше, разозленная тем, как легко мое тело поддалось его наркотикам.
— Не прикасайся ко мне, черт возьми.
Джованни смеется, медленно подходя все ближе и ближе.
— Ты моя жена, — говорит он, ядовито выплевывая последнее слово. — И каким бы я был мужем, если бы не трахал тебя до тех пор, пока ты не закричишь?
Я сопротивляясь, пытаясь приподняться на матрасе, но терпит неудачу снова и снова. Я никогда не чувствовала себя такой слабой и жалкой. Подкрадывается сонливость, и слеза скатывается по моей щеке. Пройдет совсем немного времени, и я больше не смогу бороться, мое тело сдастся, и я потеряю сознание, уступая каждому его больному, извращенному желанию.
Он подходит к краю кровати, наблюдая за мной, как лев за раненой птицей.
— Это ненадолго, Шейн, — бормочет он, его голос становится глубже… холоднее. — Сдайся. Отдайся мне.
Я качаю головой, мои челюсти сжимаются, слезы текут еще сильнее.
— Я не принадлежу тебе.
Джованни смеется.
— Очень хорошо, — говорит он, обходя мою кровать сбоку. Я слежу за каждым его шагом, с трудом сглатывая комок в горле и задыхаясь, когда лезвие блестит на свету. Он сжимает мою руку, и у меня даже нет сил отстраниться. Кончик лезвия прижимается к моей коже, высоко на внутренней стороне руки. — Сопротивляйся мне, и мои сыновья понесут наказание, — говорит он. — Сделай то, что от тебя требуется, и я, возможно, даже сохраню их жалкие жизни.
— Они скорее умрут, чем позволят тебе забрать то, что принадлежит им.
Джованни рычит, его хватка крепче сжимает мою руку.
— ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ.
Мои глаза расширяются от страха, и как раз в тот момент, когда его лицо кривится в злобной ухмылке, кончик лезвия впивается в мою кожу. Я пытаюсь закричать, но крик так и не вырывается, а с моих губ срывается лишь жалкое хныканье. Все, что я могу делать, это смотреть, как острое лезвие скользит по внутренней стороне моей руки. Джованни отстраняется, а затем снова вонзает лезвие, как будто что-то ищет.
— Ага, — заявляет он, впиваясь пальцами прямо в мою открытую рану. Он резко дергает, и на этот раз крик вырывается из моего горла, как у гребаного моряка. В его пальцах появляется маленький стержень, и я быстро понимаю, что это мой противозачаточный имплант. — Тебе это не понадобится, — смеется он, перекидывая его через плечо и позволяя крови стекать по моей руке на мокрую кровать.
Он отпускает меня, но только для того, чтобы схватиться за материал моего платья. Он пытается разорвать его прямо посередине, но ткань тугая, и ему приходится снова воспользоваться ножом. Я не могу сдержать ухмылку, которая танцует на моем лице, мои глаза слегка закатываются от головокружения. Ткань разорвалась так легко, когда я упала, но сейчас этот мудак даже не может разорвать ее надвое.
— Любой из твоих сыновей разорвал бы это платье на ленты, когда их члены уже были бы глубоко внутри меня. В чем дело? Ждешь, когда подействует твоя маленькая голубая таблетка? — Выплевываю я. — У меня для тебя новости, старик, ничто из того, что у тебя есть, никогда не сравнится с ними. Ты можешь трахать меня, пока не взойдет солнце, но ничто из того, что ты со мной сделаешь, не заставит меня почувствовать твой маленький член. — Желчь подступает к моему горлу, и мое лицо искажается гримасой отвращения. — Держу пари, он старый и морщинистый, не так ли?