У меня трясутся руки, когда я выхожу из детской, минуя пожилую леди. Я бы сделала все, что угодно, чтобы иметь возможность остановиться и поблагодарить ее или как-то иначе предложить свободу от этой адской дыры, но все, что я могу выдавить, это короткая улыбка, прежде чем проскочить мимо нее. Решимость вытащить моих парней отсюда — единственное, что заставляет меня идти вперед.
Я осматриваю все вокруг и с каждым моим шагом, я слишком скоро понимаю, как быстро один из людей Джованни может поймать меня на попытке к бегству. Нервы пульсируют по моему телу, и я хочу, быть сильнее, восстановить все свои силы после того, как наркотик разрушил мой организм, но нищим выбирать не приходится. Если бы я ждала, пока начну чувствовать себя лучше, я, возможно, полностью упущу этот шанс.
Черт, мне просто нужно добраться до Маркуса, нужно знать, что с ним все в порядке. Роман и Леви сильные, они бы смогли пережить… черт. Я даже не знаю, сколько времени прошло. Все, что я знаю, это то, что любой промежуток времени может оказаться слишком опасным для Маркуса. Ему нужна помощь, и он нуждался в ней несколько дней назад.
Добравшись до лестницы, я останавливаюсь, прислушиваясь к любым звукам внизу и заставляя себя успокоиться. Мой пульс так чертовски громко стучит в ушах, что почти невозможно что-либо расслышать, но я не собираюсь все испортить.
Делая медленные, успокаивающие вдохи, я ненадолго закрываю глаза и концентрируюсь, как учили меня мальчики в ту первую ночь, когда мы посетили дом, построенный Романом, тот самый дом, который мы сожгли дотла.
С противоположной стороны замка доносится негромкая болтовня, возможно, охранники обсуждают смену кадров, перебирая бумаги. Слышно звяканье кастрюль и сковородок, может быть, даже тихое бормотание кухонного персонала, но что более важно, фойе у подножия лестницы и прилегающие к нему территории свободны.
Переводя дыхание, я начинаю спускаться, сохраняя быстрый темп, поскольку этот чистый путь может, перестать быть свободным. Я ступаю по полу, и мне приходится приложить все силы, чтобы не закричать от успеха, прежде чем я поворачиваю налево и пробираюсь через большой бальный зал к двери, ведущей вниз, в камеры замка.
У меня не самые лучшие воспоминания об этих камерах и времени проведенном там, и я уверена, что, вероятно, увижу там, то, что мне не понравится, но я помню, как мальчики рассказывали мне о проходе, который ведет на подземную игровую площадку. Не желая больше рисковать пребыванием в замке и на открытом пространстве, я толкаю дверь и спускаюсь по большим бетонным ступеням, прежде чем остановиться перед тяжелой дверью средневекового вида.
Я ненавижу эту чертову штуку. Я никогда не могла открыть ее в самый ответственный момент. Она тяжелая, но я буду стоять перед ней весь гребаный день, царапая ее когтями, пока мои кости не сломаются, лишь бы попасть туда, куда я хочу.
Ухватившись за большую железную ручку, я толкаю изо всех сил, сжимая челюсти и используя весь вес своего тела. Черт, если бы я не была такой чертовски худой, возможно, вес моего тела действительно помог бы, но, похоже, у меня не осталось ничего, кроме чистой мышечной силы.
Черт.
Я продолжаю пытаться, пока мой лоб не покрывается испариной, и вот тогда она, наконец, сдвигается с места. Слезы щиплют мои глаза, когда истощение угрожает овладеть мной, но я толкаю изо всех сил, полная решимости сдвинуть эту суку достаточно, чтобы проскользнуть внутрь. Я пытаюсь и пытаюсь снова, прикусывая язык, чтобы не закричать на эту дурацкую дверь, двигая ее дюйм за дюймом, пока, наконец, не могу просунуть руку в щель.
Холодок пронизывает воздух и пробегает прямо по моей спине, когда я вспоминаю, как мальчики пытали меня белым шумом и звуками открывающихся и снова захлопывающихся металлических дверей камер, но затем эти образы быстро сменяются образами Маркуса, держащего цепи.
Просунув руку в небольшую щель, я использую ее, чтобы навалиться на дверь, и когда я толкаю ее еще раз, она, наконец, достаточно сдвигается, чтобы я могла проскользнуть через эту щель.
Я бегу по бетонному полу, когда пролетаю мимо всех камер. Я не осмеливаюсь поднять глаза, в ужасе от того, что могу увидеть… или кого могу увидеть. Я понятия не имею, куда бегу, но я провела одну ужасную ночь, мчась в этом направлении, и сейчас я использую все, что узнала об этих проходах, чтобы увести себя глубже.
Я делаю четыре неправильных поворота, пока, наконец, не вырываюсь на открытое пространство, где стояла несколько месяцев назад, определяя, какой путь выбрать. В ту ночь я пошла прямо вперед, и это привело меня в маленькую комнату, где меня ждал Роман. Он вырубил меня буквально за мгновение, но этого времени было достаточно, чтобы понять, что это не то место, куда мне нужно.
Я мысленно пытаюсь составить карту замка надо мной, пытаясь определить свое местоположение. Если бы я была сейчас наверху, я была бы где-то рядом с главной столовой… Думаю, значит, любой путь справа от меня будет коротким и не приведет далеко, а вот путь слева может привести куда угодно.
Зная, что могу ошибаться, но все же поворачиваю налево и взлетаю, как гребаная ракета, темнота начинает поглощать меня. Тоннель ведет вниз, и, прежде чем я успеваю опомниться, я спотыкаюсь о крутые каменные ступени.
— Черт, — ворчу я, мое и без того измученное тело едва в состоянии выдержать это.
Мои ладони кровоточат, и я благодарю всех, кто присматривает за мной, за то, что я снова не ударилась лицом о землю. Поспешно поднимаясь на ноги, я продолжаю идти с надеждой, бурлящей в моих венах — лестница подтверждает, что я двигаюсь в правильном направлении.
Проходит почти пять минут, прежде чем я наконец добираюсь до двери и нащупываю перед собой ручку. Чем глубже, тем холоднее и темнее. Дверь большая и сделана из твердого металла, что говорит мне о том, что я нахожусь именно там, где нужно, только эта чертова штука оборудована клавиатурой для входа.
Ужас наполняет меня, когда маленький экран освещает темный коридор, и я щурюсь в темноту, потому что резкий яркий свет клавиатуры вызывает жгучую боль прямо в затылке.
Что это за гребаный код?
0000? 1234? 4321?
Черт. Нет. Они не сделали бы его таким простым. Ну, Маркус сделал бы, но Роман и Леви потребовали бы чего-то более сложного. Что-то, о чем их отец никогда не вспомнит. Может, день рождения? Нет, он