Читать интересную книгу Игра в гейшу. Peek-a-boo - Яна Лапутина

– Абонент временно недоступен... – бездушно сообщила мне автодама.

Глава 50

Завтракали, в основном, молча. Что-то придавило наше настроение. Может быть наружный атмосферный раскисляй. Ненужное никому потепление, коктейль из дождя с мокрым снегом, низкая, затяжелевшая облачная муть, в общем, самое время забиться на диван под мягкий, пахнущий Lalique плед и ни о чем не думать. Как говорят немцы, устроить себе день «пуховой перины».

Поедая свои кукурузные хлопья, я изредка взглядывала на девчонок. Как всегда, аккуратненьких, чистеньких, красивых. Еще с детства от мамы я знала о существовании такой, почти болезненной, зависимости от своих близких. Причем порою неизлечимой. Суть ее – в гипертрофированном чувстве долга, доведенного до абсурда самопожертвования, которые иногда похуже, чем черствость и эгоизм. А мы с девчонками действительно сроднились, воссоединив в нечто неразрывное, общее, все, что переживалось нами, радовало или мучило нас.

В принципе, все они – Машка, Ирка и Танька – уже отошли, выправились от перенесенных хирургических вмешательств. Они могли смело покинуть «ферму» и как бы заново окунуться в бытие гигантского мегаполиса. Я очень осторожно затронула эту тему в разговоре с Машкой. И она вдруг сказала нечто странное и в то же время понятное:

– Понимаешь, это словами не скажешь... Есть куда, и некуда. Понимаешь? Там, – она махнула рукой на окно, – надо вертеться, вертеться, вертеться...

– Как белка? – припомнила я Отара Иоселиани.

– Ну да, – подтвердила Машка, – но не жить. А здесь меня никто не трогает. Не лезет в душу. Не лапает взглядом. Понимаешь? Там, – она снова показала рукой на окно, – их такое количество!..

И я вдруг открыла для себя еще одно предназначение «фермы». Не психотерапевтическое. Нет. Не комфортно гламурное. «Ферма» предоставляла возможность ухода в мир вне реальности. Без всего. Социального и коммунального. Сам факт лечения – хирургических изменений своей внешности, пускай не природных, а придуманных самим постояльцем «фермы» – становился «крышей», «бронежилетом», затвором от надоевшего, вводящего в депрессию соприкосновения с суетой, именуемой людьми жизнью.

А она, жизнь, к примеру, заговорила с нами вчера в лице Отари, присоединившегося к нашей компании в баре после только что доведенной до конца операции на Земфире Андреевне. На этот раз Гийом Легри лишь ассистировал. Он до сих пор переживал случившееся.

Отари, глотнув виски с Perrier, вдруг сказал:

– Можете меня не слушать. Это не важно. Но вот чем я больше делаю пластических операций, тем больше и больше я думаю: зачем вы их делаете? От судьбы не уйдешь, скальпелем ее не изменишь. Не спрячешься. Зачем это вам? Зачем? Вы же такие хорошие. Не понимаю, чего вы хотите. Да, нож, кровь... запах ее, я без этого не могу, но это... профессия. А кто ее сочинил? Для кого? Вы, – он обвел нас своими уставшими глазами, – и для вас. Я еще со студенчества запомнил страшную фразу Паскаля: меня ужасает вечное безмолвие бесконечных пространств... Не слушайте меня. Я, наверное, устал.

После затянувшейся до упора паузы Машка вошла в тему пушкинскими строчками:

– ...Но, как видно, печаль минувших дней в моей душе чем старе, тем сильней...

– Вот-вот, – подхватил Отари. – Откуда знаешь? Хорошо.

Глава 51

Я заглянула, предварительно позвонив, к администратору. Она уже приготовила кофе и крохотные рюмочки.

– «Бенедектин». Натуральный. От Легри. Он очень... – она не договорила и без того понятное.

– Вот и хорошо, что так, – сказала я, пригубив обжигающий, вязкий на вкус ликер.

– Гийом собрался было уехать. Говорит, кто теперь к нему пойдет?..

– А вы? – спросила я.

– Я? – Она игриво блеснула глазами.

– Понятно, – сказала я.

– Он мне про схожесть с Роми Шнайдер и так далее...

– А вы действительно...

– Я знаю. Один типаж. Иногда это помогает, вот как в случае с Легри.

– И только? – подыграла я, чтобы приглушить тревожный отзвук происшествия. Оно конечно же было, как говорят космонавты, нештатным. И чувствительно пробежавшимся по номерам «фермы». Всем нам свойственно переносить чего-то случившееся с кем-то на себя. Администратор, не захотев поддержать игривость, спокойно сказала:

– Все врачи, сестры провели и ведут успокоительную работу. Я особо поблагодарила Отари.

– Я тоже.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Испугались?

Я кивнула.

– Все рассуждают про жизненный опыт... А обстоятельства-то всегда разнообразнее. Вам тут, чуть не забыла, прислали что-то большое и тяжелое. Унесете? – Администратор принесла к столику «это», упакованное в оберточную бумагу и обтянутое капроновой бечевкой. – Я прикинула... сантиметров шестьдесят на сорок.

– Донесу, – сказала я, – кофе и ликер замечательные.

Глава 52

Четыре портрета – мой, Иркин, Таньки, и Машки – под стеклом, в тонированных под старое дерево багетах. Я поставила их в ряд, один к другому, на диване. Сама села в кресло напротив.

«Надо же, – подумала я, – как это Леша смог углядеть в нас такое?»

Я, видимо, шла куда-то, чем-то озабоченная, а меня кто-то окликнул. Камера точно схватила всю правду. Интерес, любопытство, даже легкий испуг от неожиданности и, наконец, удовлетворение от разгаданного раздражителя. Полуоборот-оглядка, динамика ожидания в напряженном профиле, полуулыбка... Неужели это я? Если по правде, я попривыкла к своим фотосессиям, глянцевые журналы не обходили меня своим вниманием и я почему-то, не знаю почему, не очень нравилась себе вот такая, фотографическая. Казалось, что я не «получаюсь». И что в жизни я совсем другая. Такое – общеизвестно.

Лешин портрет открывал не просто мою внешность. С ней у меня было все в порядке. Чуть поярче, чуть потускнее. Раз на раз не приходится. Он показывал меня во мне. Умную, настороженную, доверчивую, обманываемую. Никогда, до этого портрета, я еще не видела в себе подобного. Оказывается, невидимость душевных свойств материализуется до осязательности. Зрачок моего левого глаза под поднятой от неожиданности бровью будто рассказывал про мою незащищенность.

«Неужели все это увидят все?» – подумала я и нервно сглотнула подкативший к горлу комок.

Танька смеялась. Вовсю. Она запрокинула голову с разметавшимися русыми волосами. Рот был раскрыт и влажен. Зубы сочны и белы. Даже в таком положении угадывалась красивая четкость Танькиного профиля. Но конечно же губы... Куда там Джулии Робертс! Танькин рот так и притягивал глаза мужиков. Чувственный, большой, сексапильный. С таким человеком, как Танька, жить можно было бы весело и беззаботно.

Машкино лицо, снятое Лешей, заставляло думать. Он взял ее объективом в упор. Почти что вплотную. Но при этом перекрыл саму оптику чем-то невидимо-сетчатым. Машкины широко раскрытые глаза смотрели не прямо, а немного вниз. Отчего и возникло ощущение отрешенности и задумчивости. Ее светлое пикабу только подчеркивало это. Мне вспомнились слова прабабушки:

– Когда человек рождается, к нему с неба спускается душа. Это хорошо. Но людей теперь стало много рождаться, и потому душ на всех не хватает. Вот некоторые и живут без нее, без души-то...

Машкина душевность была очевидна, даже как-то преизбыточна, что ли... Не в плохом смысле, конечно, а как бы в чересчур обнаженном. Такое, я уже знала, отталкивает. Отпугивает. Ведь мало кто не знает, что бывают люди умнее своих талантов, а бывают, наоборот, глупее. Машина душевность была сильнее ее характера. Это прочитывалось в ее красоте. Отсюда и возникала, ощущалась печаль... Вспомнилось: «словно ветром тронуло струну»...

И, наконец, Ирка. Ее отражение. Я уже рассказала, что навыдумывал Леша, снимая Строгову, но то, что получилось – не пересказать. Иркина голова с мелким-мелким ежиком только привставших после тотальной стрижки черных волос на тонкой, гибко изогнутой шее была отделена от всего. Она как бы покоилась на нереальной, какой-то ангельской белизне. А дальше, я не могу... Ее слезинка, выкатившаяся на нижнее веко полуоткрытого или, наоборот, полузакрытого левого глаза, спорила своей искристой прозрачностью с бриллиантовой пылью на крестике. И вот эта, казалось бы не стыкуемая взаимосвязь и перекличка между рожденным душой и изготовленным руками, вдруг стала реальной, живой, и от этого щемяще захватывающей сердце.

Первой ко мне пришла Машка, потом Танька, потом Ирка. Они, не сговариваясь, молча уселись напротив самих же себя. Я отошла к окну. Когда я повернулась к подругам, то, честно говоря, чуть не заплакала. Девки, сраженные чем-то, впервые открытым в себе, прижались друг к другу и беззвучно нюнили.

«Вот что такое красота, – подумала я. – А вы говорите...»

Глава 53

Позвонил Леша. Я написала эти два слова и задумалась. Как просто – «позвонил Леша». А если попытаться углубиться в эти воссоединенные глагол и существительное, буквы? Если попытаться дешифровать это воссоединение? Ведь, чтобы глагол стал поступком, действием, его непременно что-то должно подвигнуть, подтолкнуть на это.