Читать интересную книгу Игра в гейшу. Peek-a-boo - Яна Лапутина

– Все в порядке, – сказал он, – дай мне что-нибудь выпить.

Я достала из бара коньяк и стакан. Он наполнил его до краев и без отрыва выпил.

– Я посплю на диване? Пару часиков, да?

Глава 48

Папа любил запоминать, а затем при случае использовать за письменным столом или в разговоре всякие красивые, не привычные на слух, понятия-определения. От него я впервые услышала про «бритву Оккама» – философский принцип о том, что сущности не следует умножать без необходимости.

Мнительных, заранее пугающихся скальпельного вмешательства клиенток, но при этом страстно желающих сделаться, как... ну, кто-то там... к тому же еще жадно накачивающих себя всякими слухами и сплетнями о пластике со стороны, папа неожиданно переключал-осаживал мягко заданным вопросом:

– Вы знаете, что такое «бритва Оккама»?

Обычным ответом было, что это такой хирургический инструмент.

Папа, умеющий красиво улыбаться, качал головой и объяснял:

– Нет. Вот вы чего-то боитесь. Или что-то боится вас. Да? Да. Отсюда вы безостановочно прокручиваете в себе всякие разные гипотезы – что со мной будет? А вдруг? И так далее. Таким образом, вы, не зная об этом, используете «бритву Оккама», то есть множите, как бы нарезаете в себе все новые и новые гипотезы, порождающие, в свою очередь, все новые и новые вопросы. Ситуация от этого не проясняется, правда? А все более и более опутывается страхами, обеспокоенностью, напряжением. Вам это надо? Нет. Поэтому уберите и спрячьте подальше вашу «бритву».

Я вспомнила об этом, когда Машка и Ирка стали обеспокоенно обсуждать какое-то не такое поведение нашей Таньки. Вот уже два дня она как бы отсутствовала, пребывая в незнакомом для нас задумчивом настроении. На все наши вопросы она улыбалась и неопределенно пожимала плечами:

– Ну че вы, как эти... все в порядке.

«Бритва Оккама» нарезала свою гипотетическую колбасу.

– Влюбилась? – прикидывала Машка.

– А может, подзалетела? – предполагала Ирка.

Я в референдуме занимала позицию наблюдателя из ОБСЕ. Поживем – увидим.

И вот вчера, уже за полночь, в мою комнату постучали. Пришла Танька. Вся на взводе. Она втиснулась в кресло и попросила:

– Налей мне вина... пожалуйста.

Танька сделала глоточек и закурила мои сигареты. Всегда не переносила эту ее привычку.

– Ты только не смейся, ладно?

– Не буду, – сказала я с готовностью, не понимая, в чем дело.

– Я написала рассказ. Вот... – Она вытянула из дольчегабанновской сумки бумажные листы, протянула их мне: – Читай.

Название было как выстрел: «Хотелось бы, чтобы она умерла».

Я посмотрела на Таньку. Красивая. В гладком зачесе назад, при полном make-up’е, она возбужденно блестела глазами.

– Это ты про кого? – спросила я.

– Про Петелину. Ты читай, читай.

Я побежала глазами по строчкам:

«...Успокаивало одно, успокаивало, что она все-таки умрет, но умрет не так, как умирают все. И еще хотелось бы и было, пожалуй, самым важным, чтобы случилось это раньше собственного траурного шествия с небольшим числом друзей, знакомых и конечно же обязательных в таком случае соглядатаев; не хотелось быть центром внимания собравшихся, которые, одетые в наряды преимущественно черно-серых тонов, вначале с грустью – положенной в подобных обстоятельствах – в глазах и непременными гвоздиками, четное количество, в руках, тихо постояли у холмика с запахом влажной свежей земли, затем, как водится, посидели за общим столом, вначале вспоминая о чем-то, а затем, постепенно, будто забыв о назначении нынешнего собрания, стали говорить о собственных проблемах, обмениваться последними новостями, строить планы, уславливаться о встречах: „Тьфу-тьфу, постучим по столу, дай бог при иных обстоятельствах“. Но самым главным был вопрос качества перехода ее в бездыханное состояние. И, пожалуйста, во всех деталях!

Совершенно исключались варианты, подобные сообщениям о несчастных случаях: «...такой-то и такой-то случайно и внезапно стал жертвой подстерегающего его у подъезда хулигана, который, сняв шапку с головы жертвы, совершенно неожиданно проломил голову последней глыбой льда, слетевшей со свистом с крыши. В результате дыхание остановилось почти мгновенно, не заставив жертву корчиться в судорогах, царапать ногтями лед и захлебываться в крови. Дворники усердно работали последующие три дня, а затем спустились с оголенных крыш и вновь принялись посыпать солью тротуары и разгребать сугробы во дворах».

Не устраивала темная зимняя ночь с метелью, гололедом под шугой, заиндевевшими щетками, пытающимися справиться с холодной работой и наконец-то провалиться в тепло автомобиля; усталость, задумчивое предощущение теплого душа и согретой постели; не нравился внезапный сноп света от мчавшейся навстречу машины – оказалось, были плохо отрегулированы фары и пришлось включить дальний свет, не хотелось слышать визга тормозов, видеть колеса, пытающиеся зацепиться за дорогу, затем яркое пламя до небес, проснувшееся от встречи машины с дубом-великаном, дремавшим до поры до времени у обочины. Двери заклинило, все сгорело за считаные минуты, и пожарных встретили лишь черный снег – траурное покрывало, железный скелет с пустыми глазницами и обуглившийся пень – весной вокруг него появятся робкие росточки, которые, может быть, лет через сто заменят своего отца-великана.

По большому счету, можно было довольствоваться авиакатастрофой: непременно над морем, желательно за час до окончания восьмичасовой пристегнутости к креслу – ноги немного отекли и спина устала, наконец-то наступившей внутренней расслабленностью (все-таки, согласитесь, редко кто получает большое удовольствие от того, что находится на высоте десять тысяч метров и зависит от множества подстерегающих неожиданностей), с начавшейся легкой болтанкой: «Наш самолет попал в зону турбулентности, просим оставаться на своих местах, командир корабля сделает все возможное, чтобы полет доставил вам как можно меньше дискомфорта». Но нет! Пилот не справился с дискомфортом, а видимо, лишь добавил больше «дис»: кого-то начало тошнить, кто-то панически молился не существовавшему до сих пор Богу, кто-то, вцепившись ногтями в ручку кресла, пытался представить себя на аттракционе в парке Горького – тогда так же кружилась голова и что-то перемещалось из желудка ближе к пищеводу – с тех пор, подъезжая к Крымскому мосту, сами по себе надевались невидимые шоры. Перекошенные улыбки и округлившиеся глаза стюардесс, пока еще сидящих на своих местах, внезапно погасший и теперь слегка мерцающий свет – включилось аварийное освещение, эти почему-то неприятные, слишком яркие стрелочки вдоль кресел, ведущие неизвестно куда, на которые обычно не обращаешь внимание и даже позволяешь себе потоптать их, а сейчас не можешь оторвать от них взгляд, будто готовишься броситься наперегонки с ними по первой команде – убедительная просьба: никаких фальстартов! Всеобщий гомон прерывает уже никчемная команда надеть маски, а затем и жилеты: «Они находятся под каждым креслом, не волнуйтесь, хватит всем, даже останутся. Поверьте, они в отличной форме, абсолютно новые, еще ни разу не плававшие. Только, пожалуйста, не раздувайтесь раньше времени в салоне самолета!» Сердце оказывается почему-то где-то под языком, в животе становится все холоднее и холоднее, крики, треск, летающие сумки, стаканы, люди и, наконец, мощный удар снизу: кажется, огромный кулак поддал по невыпущенным шасси. Все, темнота! Ну уж если позволить себе совсем размечтаться, то последнее, что промелькнет перед глазами, это широко и гостеприимно разверзнутая многорядозубная пасть!

Однако от этого впечатляющего варианта приходится отказаться по трем причинам: во-первых, она не имела бы возможности да и способности осознать что-либо в эти минуты, во-вторых, до последней секунды – до встречи с блестящими представителями морской фауны – надеялась бы на спасательный жилет, надувной плот, на случайно оказавшийся поблизости трансантлантический корабль с веселой гурьбой сноровистых спасателей-водолазов-водоходов, и, наконец, в-третьих, это было просто негуманно, почему, собственно, вместе с ней должны пострадать остальные, примерные и прилежные пассажиры, к которым у нас нет никаких претензий. Именно по этой причине мы вынуждены отказаться от этого весьма красочного и сочного варианта.

Хотелось, чтобы она умерла, так хотелось, что внутри все сжималось от сладостного предощущения этого, но чтобы смерть была не банальной и мгновенной. Вот! Наконец-то подобрались к нужным определениям: мучительно, осознанно, беспомощно, безвозвратно и так, чтобы душа ее, не пройдя мытарств, вечно маялась.

Что же, теперь исключается внезапная болезнь, сопровождаемая длительной операцией, затем знакомство с господином Рентгеном, химиотерапией, метастазами, вновь господин Рентген и, наконец, традиционная кахексия, редкое, прерывистое, поверхностное дыхание, тоны сердца едва прослушиваются, пульс редкий, слабый, бледные руки с синеватыми ногтями, кислородная подушка, обезболивающие – из-за них дни путаются с ночами. К большому сожалению, все вышеперечисленное не подходит, так как, возможно, будет сопровождаться состраданием, участием и, упаси бог, горем окружающих, а этого как раз бы и не хотелось! Не хотелось категорически!