НАДО ПОМОЧЬ*
Русский мальчик*
Быть может, в тихом Нанте, быть может, в шумном Марселе —Адрес мне неизвестен, не знаю особых примет,Он моет в бистро бокалы, вытирает столы на панели,Хмуро смотрит в окно, — но уличный шум не ответ.
Настанет вольный вечер, в бистро собираются люди,С отцами приходят мальчишки — поглазеть, лимонада глотнуть…Наклоняйся за клеткой-прилавком к мокрой щербатой посуде,Сверли пустыми глазами чужую веселую муть!
Скроются поздние гости, зевнет почтенный хозяин,Мальчик скользнет в мансарду, в низкую душную клеть:В оконце темные кровли, фонари пустынных окраин,Звездной дорожкой змеится железнодорожная сеть.
Никого… Тишина и усталость. Тринадцать лет или сорок?Скрипит беспокойная койка, слуга храпит за стеной.С восходом солнца все то же: метла, груды пробок и корок,Бокалы, бокалы, бокалы и пестрый плакат над спиной…
А есть ведь слова на свете, иль были, быть может, когда-то?Беспечность, радость и детство, родина, школа и мать…За что над детской душою такая нависла расплата?Как этим плечам невинным такую тяжесть поднять?
<1926>Русские инвалиды*
Кто больше их имеет правоНа светлый угол, теплый кров?Союзным братьям мир и слава,—А русским… придорожный ров.
Ужели слову «Человечность»На новой бирже грош цена,И танцевальная беспечностьОпустошила всех до дна?
Ярлык прекрасен: Лига наций…Но мы без пышных декораций.Молчит, не видит… Бог — судья!Забыть не смеем, — ты и я…
Здоров? В труде неутомимомНасущный добываешь хлеб?Не проходи ж, потупясь, мимо,Есть долг превыше всех потреб.
Пред горем их наш быт — забава…Очнись и дай! Не надо слов…Кто больше их имеет правоНа светлый угол, теплый кров?
1926«Иллюстрированной России»*
(По случаю двухлетнего юбилея)
Как гласит резная надписьНа кольце у Торквемада:«Раз в неделю человекуЧем-нибудь развлечься надо».И когда в субботу утромВ щель под дверь консьерж-бездельникСунет вам письмо из КовноИ журнал-еженедельник,—На письмо поставя кофеИли блюдце с ветчиною,—Вы бросаетесь к журналуС сыном, дочкой и женою.
Словно в Ноевом ковчеге,Все в журнале вы найдете:Двухголового верблюда,Шляпку модную для тети,Уголовную новеллуВ двести двадцать литров кровиИ научную страничку —«Как выращивают брови»…Обыватель — это сила!Чуть забыл — и сразу на колОн издателя посадит:Это вам не кот наплакал!Даже старцы Петр и ПавелПо шаблонам европейскимЗавели отдел в газетахС содержанием злодейским…«Тайны замков» и «Вампиры»Помогли решить проблему,Как связать тираж с идеей,—Впрочем, — это не на тему.
Но зато еженедельник,Рядом с модой и верблюдом,На десерт вас угощаетИ другим отборным блюдом:То бряцаньем звонкой лиры,То изысканною прозой —В огороде эмигрантскомЛук растет бок о бок с розой…Пусть растет! В пустыне нашейДорог каждый нам оазис,—Да и розу удобряетОсновной тиражный базис.
Посему, давайте выпьем,Оглашая стены залаЮбилейными словамиВ честь двухлетнего журнала…Размножайся от ПарижаДо пролива Лаперуза…И, ввиду паденья франка,Будь внимательнее к Музам!
<1926>Елка в тургеневской библиотеке*
(Внимание детей и взрослых)
Я крепко спал… Вдруг двери заскрипели.Иван Сергеевич Тургенев, милый гость,Снял теплый шарф, уселся у постели,Облокотился на бамбуковую тростьИ говорит: «Поэт! Я к вам по делу,Простите, что не вовремя бужу,Возьмите перышко или кусочек мелуИ запишите то, что я скажу…Моей библиотекою в ПарижеГотовится (приятней нет вестей!)В день двадцать пятый декабря, — не ближе,—Чудеснейшая елка для детей.Прошу вас, друг мой, тисните в газете,Чтоб вымыли и выстригли ребят.Пускай приходят взрослые и дети,Я, — запишите, — буду очень рад!»
____
В смущении подвинулся я к краю,Часы со столика упали на кровать…Мой гость исчез… Я просьбу исполняю.Тургеневу могу ль я отказать?
1927, декабрь ПарижРазмышления у подъезда «Лютеции»*
Куда тебя судьба не сунет головою —На журналистский ли, на докторский ли бал,Ты всюду чувствуешь с симпатией живою,Что ты опять в родной уезд попал.
Опять у вешалки, над тем же самым местом,Увидишь в зеркале знакомый поворот;Все та же дама прошлогодним жестомВсе так же красит прошлогодний рот.
И те же самые у входа контролеры,В петлицах бантики, беспомощность в зрачках,Все те же смокинги, жилеты и проборы,Лишь седины прибавилось в висках…
Идешь по лестнице и с зоркостью поэта,Не вскинув глаз, доходишь до всего:Вот это ноги адвоката Дзета,А это ножки дочери его.
Взбегает лань все в той же алой шали,За ней с одышкою все тот же старый лев…Хирург знакомый томно пляшет в зале,Бородку ввысь мечтательно воздев.
Не прошлогодняя ль дрожит в буфете водка?Омолодились лишь индюшка и балык…О ты, которая так ласково и кроткоПрикалываешь к курице ярлык!
Пройдешься медленно вдоль пестрой лотереи:Опять автографы, два шарфа и этюд.В углу за кассой две бессменных Лорелеи,У всех простенков беспризорный люд…
Но под жилеткою так сладко ноют кости,Как будто невзначай под РождествоК соседям давнишним ты вдруг свалился в гостиИль на семейное ввалился торжество.
Опять поймаешь в коридорчике коллегуИ, продолжая прошлогодний диалог,Как встарь, придешь к буфету и с разбегуХолодной рюмкой подчеркнешь итог…
Когда ж, к прискорбию, — о Господи, помилуй! —Тебе придется что-нибудь читать,И над эстрадой с прошлогодней силойЦветник уездный расцветет опять,—
Любой в нем нос изучен в полной мере,Любой в нем лоб знаком, как апельсин,И снова кажется, что пред тобой в партереСидит четыреста кузенов и кузин.
И так потянет, сбросив с плеч разлуку,И предвкушая наш дальнейший путь,До восемнадцатого ряда всем им рукуСочувственно с эстрады протянуть…
1927 Париж«1928»*
Над станцией в гирлянде: «Двадцать восемь».Холодных цифр нам темен скучный блеск.Мы средь чужих — молчим, не ждем, не просим,Не к нам струится телеграфный треск.
Чрез пять минут ревущая машинаВ четвертом классе вдаль умчит нас вновь.Вновь за окном блеснет реклама-шина,Мелькнет труба — гигантская морковь.
Мы на ходу под говорок колесныйКуем и пишем, шьем, строгаем, спим,И каждому иначе машут сосны,И разное рассказывает дым.
Но здесь, на станции, в миг праздного этапа,Эй, земляки, сгрудимся в тесный круг…Вот здесь, в углу, вблизи глухого шкапа,Пускай зазеленеет русский луг!
Летят года, как взмыленные кони,—Еще не слышно благостных вестей…Пожмем друг другу крепкие ладониИ лапки милые примолкнувших детей.
Пусть наших жен исколотые пальцыНас теплой бодростью поддержат в этот миг…В чужих гостиницах, ночные постояльцы,Мы сдержим звон проржавленных вериг.
<1928>Дом в Монморанси*