как новая.
Потом была левая лапа. И кожу пришлось уже рассечь полупрозрачным и очень острым ножом мне самой: нужно было добраться до раздробленной кости. И снова инструменты, снова осколки, снова увеличение видимости, и я собираю, склеиваю, складывая ровно длинные и тонкие костяные нити, живые жгуты – связки — прикрепляю к кости инструментом с красным ярким светом на конце вместо иголки, собираю, расправляю повреждённые мелкие мышцы, стягиваю кожу, новые стежки... И ничего, ничегошеньки не соображаю — устала.
И когда, наконец, услышала долгожданное Всёлино: «Всё!», просто упала там, где стояла, рядом с собакой.
Лежала и чувствовала, как с меня будто сама собой стекла туника, как зрение снова стало обычным, и как притупились все остальные чувства, как капли пота прокладывали по лицу и спине липкие дорожки, как подергивались уставшие мышцы.
А потом — темнота.
Ничего.
Тишина.
Да, в обморок, как Машэ, я не упала. Вернее, упала, но не в обморок. Я просто уснула от усталости. И проспала даже не знаю сколько – Всёля тогда ещё не устроила отсчёт времени по часам станции.
В себя пришла от того, что кто-то рядом угрожал. Это были не слова, нет, просто звуки, но очень грозные, вибрирующие, от которых хотелось встать и бежать как можно дальше. Я с трудом открыла глаза, сдерживая порыв вскочить.
Я лежала всё там же — на полу, а огромная собачища свесила морду со стола и скалила на меня зубы.
— Фу, фу! — рявкнула я и привстала. — Всёля, что происходит?
Медленно отползла подальше.
Голова кружилась, сонный дурман никак не сходил. Тело болело так, будто меня били чем-то, завернутым в толстое одеяло. А ещё я насквозь провонялась псиной, потом и кровью. Хотя крови как раз нигде, кроме как в запахе, не было.
— Туника! Инъектор, чтобы спать! — скомандовала я, встряхивая головой и вставая.
— Снотворное, Ольга, это называется снотворное.
Всёля поняла меня правильно. И пока ещё в голове звучали эти слова, в руке появился инъектор.
— Сила! — потребовала я и локтем придавила собаку за холку.
И Всёля влила в мою руку такую тяжесть, что собака громко хекнула, но перестала рычать и скалиться. Я прижала инъектор рядом со своей тяжёлой ладонью и нажала на кнопку. Наклонилась ближе к собачьей морде и зло проговорила, пристально глядя в её глаза:
— Будешь на меня скалиться, вышвырну со станции, поняла?!
Собака опустила потяжелевшие веки – то ли согласилась, то ли уснула, и я выпрямилась с единственным желанием — снова растянуться на полу.
Собаку мы со Всёлей вылечили.
Но я не верила, что это с моей помощью она поправилась. Я чувствовала себя самозванкой – я так мало знаю, ещё меньше понимаю и вообще ничего не умею!
Именно с этой собаки моя жизнь на станции сильно изменилась. Мне было стыдно ничего не знать, и с помощью Всёли я накачивалась знаниями, как пьяница, попавший в винный погреб, накачивался вином: один вопрос тянул за собой другой, а тот — ещё с десяток, и так без меры, на меня лились знания, порой не давая вздохнуть.
Иногда, чтобы добраться до ответа на какой-нибудь вопрос, нужно было прочесть несколько толстых книг, выслушать несколько разных роликов, порой очень длинных, а иногда поискать ещё ответы на пару сотен сопутствующих вопросов. Я болезненно ощущала, как границы моего незнания с каждой каплей информации только расширялись.
Кости, мышцы, кожа, нервы, ещё такая штука, которая была мне раньше неизвестна — железы, а ещё пищеварение, дыхание, кроветворение и прочее, прочее, прочее...
Всёля снова и снова повторяла:
— Учись, узнавай, но, когда придёт время, не думай. Просто желай и слушай свою интуицию. У тебя всё получится, как получилось с собачкой!
С собачкой…
Вылечить собачку – это было только полдела. Её же ещё нужно было вернуть хозяину.
После того как я показала, кто в моём доме главный, она не пыталась показывать зубы. Не рычала, даже когда я инъектором обкалывала на всякий случай рану – вдруг ей всё ещё больно? Вот только она не смотрела на меня, отворачиваясь и всем видом показывая, что я её не интересую.
Мне не нравилось, что недружелюбный зверь живет на моей станции. И я спросила у Всёли, можно ли что-то сделать, чтобы ускорить заживление и поскорее избавиться от злобной твари, засевшей в моём доме.
— Может, чем-то лечебным закрыть раны? Такое, чтобы корку образовало и сразу заживило всё?
— Есть что-то похожее, — задумчиво протянула Всёля и показала ролик, в котором чьи-то руки держали флакон и нажимали на высокий кружок, торчавший сверху. Из него лился густой туман, оседавший на израненную кожу.
Сутки ушли на изучение вопроса и ещё сутки на изготовление раствора, который можно было бы вот так превращать в густой туман. «Распылять», — поправляла меня моя наставница. И ещё один день, чтобы швы под биоплёнкой затянулись.
Как только состояние собаки позволило ей самостоятельно передвигаться, я оделась по-походному, схватилась за ошейник и открыла выход в тот же лес, откуда её забрала.
Толком объяснить себе, зачем я выхожу вместе с собакой, если можно её просто выпустить, не могла. В голове вертелись разные слова о том, что хочу посмотреть в глаза тому, кто сначала заводит собак, а потом бросает их умирать и тому подобное. Но были ли это истинные мотивы или было что-то другое — например, любопытство, — понять не могла.
Пес вел себя не так агрессивно, как в начале нашего знакомства. Он не рычал и позволял мне находиться рядом. Хотя у самой двери заволновался. И когда дверь открылась, молчать он не стал, залаял громко, так, что звон пошел между стволами высоких деревьев и отразился от голубого неба. Залаял, а потом рванул, дёрнув меня вперёд так, что я чуть не упала. Хороша была бы картина повисшей на ошейнике и волочащейся меня...
Но я не упала, только пришлось припустить бегом и крепко держаться за ошейник, заставляя тяжёлую тушу сбавлять ход.
Место показалось мне другим, не тем, где я нашла собаку. А может, я плохо запомнила? Тропинок не было. Но очень скоро в ответ на лай послышался, и совсем недалеко, другой, похожий, а потом и ещё один. Вот, кажется, нас и нашли...
Пёс рвался вперёд. Я тянула за ошейник так, что дыхание сипло вырывалось из его горла, а сквозь деревья был видны светлые длинные прогалины. Дорожки?
Между стволов показались человеческие