— Ты не ответил на мой вопрос, — уперлась я рогом.
— А ты, ты… — не нашелся с ответом кавалер.
— Попой нюхаю цветы с трех метровой высоты, — вредный мой ответ его позабавил. На губах заиграла мальчишеская улыбка, от которой у меня сонва начало выделывать антраша сердце. Да, что происходит, мать его за ногу? И самое обидное, что это только я так реагирую на близость этого обалдуя. А я ему безразлична. И от этого хочется плакать и чуть — чуть на ручки. К нему на ручки — моему персональному геморрою.
— Хочешь, чтоб я снова тебя тащил, перекинув через плечо?
— Обойдусь.
Странная угроза. Примерно об этом я и мечтаю последние несколько минут
— Анфис, ты прости. За поцелуй, ну и вообще… Не принимай близко к сердцу. Я просто снимал стресс.
— Обрыбишься, мне тоже нужно было расслабиться. Так что не парься. Все окей. — дурацки — жизнерадостно прозвучал мой голос, а в душе бушевала буря столетия, с корнями выдирающая из души лоскуты.
— Ну, пошли тогда.
На автобус мы успели. Свалились на покоцанные сиденья пригородного ПАЗика, похожие на взмыленных жеребца и кобылу.
— У меня нет денег, — прошептала я в голое плечо моего спутника.
— Я заплачу, и впредь, не тупи. Отдохни. Нам еще от остановки пешком пять километров пилить. А ты похожа на вареную макаронину.
«И кто в этом виноват?» захотелось мне взвыть. Кто виноват в том, что я не могу забыть вкус чертовых запыленных, обветренных губ? Что я с трудом вспомнила, что умею дышать?
Я сама не заметила, как уснула, уткнувшись лбом в замызганное автобусное стекло.
Тишина. И мне так хорошо. Плавные, укачивающие движения, словно на волнах. Я улыбнулась, и откыла глаза, очень надеясь, что весь треш, что происходит со мной в последнее время, мне приснился. Открыла глаза, и поняла, что лежу в объятиях мужчины, уткнувшись носом в его широкую грудь. И он несет меня через лес, как особо ценный, охотничий трофей, прижимая к себе слишком крепко.
— Пусти, что ты себе позволяешь? — задергалась я, вспомнив, что Антоша пользуется мной, для снятия стресса. А такого, приличная барышня, то — есть я, не может позволить никому.
— Жалко будить было, — спокойно улыбнулся Синоптик, аккуратно ставя меня на лесную настилку. — Ты невесомая просто. Вот и решил дать тебе отдолхнуть. Ну… После стресса, и все такое.
Я вдохнула полной грудью воздух, напоенный ароматами хвои. Влаги, прелой листвы, очень надеясь, что в моей голове прояснится.
— Слушай, скажи мне честно, кто ты? — спросила тихо, но он услышал, судя по дернувшейся щеке.
— Да никто, — грустно ухмыльнулся Погодский. — Нет никто и звать никак.
Я поняла, что больше ничего от него не добьюсь, вот хоть тут я порвись на британский флаг. Как поняла? Сердцем почувствовала, если хотите.
В деревню мы вошли, как захватчики, под покровом ночи. Синоптик больше не удостоил меня ни словом. Шли молча. Да и мне говорить не хотелось. В голове формировалсся план. Он прав — он делает меня слабой, а это означает…
Об этом думать мне не хотелось.
Сонечка спала в холле. Положив под щеку кулачок. Спала одетая, явно нас ждала и отключилась. Жопик дрых, вольготно расположившись на ее голове. Я взяла лежащий на спинке дивана плед и укрыла девочку, а сама твердой поступью королевы прошествовала в покои Синоптика, под его удивленным взглядом. на ходу скидывая с себя его футболку. А чего стесняться, он уж меня видел во всех ракурсах. Так сказать.
— Ты ничего не перепутала? — прохрипел мне в след, галантный кавалер.
— Я первая в ванную, а ты отнеси Соню в кровать. И бога ради, кота тоже. Иначе он будет орать дурниной, — выдала я, удивляясь свое наглости.
— Мне кажется, или мы общаемся, как муж с женой, прожившие в браке миллиард лет, — буркнул под нос Антон, но девочку поднял на руки. Соня причмокнула губками, улыбнулась. Котенок недовольно зашипел. Я не стала дожидаться развития событий, ужом юркнула в ванную комнату. Горячие струи воды оживляли. Я снова начала чувствовать себя человеком. Ну и пусть, что шампунь мужской, и пусть душевая чужая. Это все же лучше, чем…
Додумать я не успела, дверца кабинки открылась и стало вдруг тесно.
— Ты… — прохрипела я, пытаясь слиться с стеклянной стенкой помывочной.
— Это моя душевая, и я по праву должен в ней мыться первым, — спокойно ответил Синоптик, отправляя свои джинсы к сетчатым тряпкам, сваленным на полу. Сначала джинсы, потом боксеры.
«Не смотреть. Только не смотреть вниз» — кака мантру повторяла я про себя молитву зависшего над пропастью альпиниста, боящегося высоты.
— Потрешь мне спинку? — в голосе Синоптика появились странные нотки, таакие бархатные, что мне захотелось прикусить его губу, а не орудовать мочалкой на широченной спине, — ну не вредничай, детка. Потом я тебе..
— Сволочь, — всхлипнула я, пулей вылетев из душевой, не успев даже смыть пену.
Глава 29
Очень трудно жить, осознавая, что ты опозорился и не отомстил сразу. Да. Именно это чувство способно разбить вдребезги стену, выстраиваемую тобой годами. Врут, что месть — блюдо которое подают холодным. Жалкие отговорки неудачников, у которых не получилось содрать шкуру с врага сразу, победить безоговорочно, и потом пить компот на пляже, смакуя самые кровавые моменты.
Я неудачница. Почему? Да потому что позорно сбежала, вместо того, чтобы дать по шее нахальному балбесу, как учил меня папуля. А потом завязать узлом его хм…. «автомат». Вместо этого, я схватила с крючка, прикрученного к стене, пушистое полотенце, и трусливо ретировалась. И теперь Синоптик, наверное, празднует мою безоговорочную капитулляцию, судя по тому, что из — за двери, к которой я привалилась обессиленно спиной, несется громкое торжественное пение. Хорошо поет, кстати, зараза.
— Ты чего тут? — заспанный голосок привел меня в чувство. Слегка привел, надо сказать. Ноги продолжали трястись, как под током, и в памяти все еще всплывал образ голого Синоптика. — При виде тебя можно подумать, что за тобой гнались все черти ада.
— Не черти. Скорее ангел. Чертов ангел хранитель. Чтоб его… — буркнула я, пытаясь прогнать все же из памяти, то, что я имела честь лицезреть, каких — то пять минут назад. В низу живота свилась предательская пружина, в ушах гудел Ниагарский водопад. «Черт, не думай об этом, Фиса. Имей девичью гордость, в конце концов» — мысленно увещевала я себя.
— А ты ничего так. Стройная, ноги длинные, блондинка. Попа, правда, маловата, но это не страшно, — на полном серьезе выдала девочка, рассматривающая меня, как лошадь на привозе. — Тохе такие нравятся.
— Много ты понимаешь, — грустно хмыкнула я, — он меня ненавидит. Издевается, словно это я к нему на голову свалилась, а не он мне.
И чего это я тут разоткровенничалась, интересно? Да плевать я хотела на этого нахального сноба. Пусть хоть измылится в своей ванной. Не буду думать ни о кубиках на прессе, не о косых мышцах, уходящих к…
— Дура ты, — по бабьи вздохнула мелкая нахалка. Совсем ее разбаловал этот усатый нянь. Распоясались вконцы. Чую, пора брать воспитание в свои руки, и не только Сонечкино.
— А ты? — зачем — то спросила я. Прозвучало как — то по детски, и девочка почувствовала мою слабину.
— А я гений, — без тени улыбки ответила оона, — этот факт, кстати, признан документально и подтвержден международным сертификатом. Учитывая, что я школу закончила в одиннадцать лет, а теперь являюсь студентом зарубежного вуза. Прости, не люблю феминитивы.
— И сколько тебе сейчас лет? — икнула я, пытаясь в уме сложить два плюс два. Выходило плохо. Мешал светлый ораз чертова ангела, всплывающий в моем мозгу с отвратительной регулярностью.
— Тринадцать.
Твою мать, и почему это адское число — чертова дюжина, преследует меня, словно злой рок. Тринадцатого я потеряла бабулю. Тринадцать лет назад лишилась отца. Роковое число.
— Так и будешь тут стоять? Тоха домылся, вода не течет. Значит он бреется сейчас и выйдет через пять минут. Я бы на твоем месте не искушала судьбу. Если он тебя из ванной выгнал, значит зол, как бегемот.