Читать интересную книгу Угрюмое гостеприимство Петербурга - Степан Суздальцев

И правда, как жить, когда тебя так жестоко и безнадежно лишают всяческих надежд на счастье, палачом которого выступает горячо и безответно любимый тобой человек?

Князю было бесконечно жалко ее, он чувствовал исходящую от нее всепоглощающую любовь к нему — любовь, приговоренную к страданиям и слезам.

И в порыве жалости, не нежности к ней, он нагнулся и крепко поцеловал ее в губы. Она ответила отчаянным и исступленным поцелуем, обвив его шею руками и всем телом прижавшись к нему.

— Прощайте, — сказал Петр Андреевич, глядя в ее влажные глаза.

Он подошел к двери и в последний раз посмотрел на Марию.

— Я люблю вас и все равно буду любить, — произнесла она.

Князь развернулся и вышел из кабинета.

С болью он покидал ту, которая продолжала бесконечно любить его. Каждый шаг его тяжелых сапог эхом отдавался на мраморной лестнице дома Ланевских — дома, в котором его любили, словно он был членом семьи.

Выпрямившись и расправив плечи, князь Суздальский твердым шагом спустился с крыльца. Он знал, что Мария смотрит на него из окна кабинета, но не позволил себе оглянуться.

Уверенным шагом он шел по набережной Мойки к Марсову полю. Пройдя сквозь него, он вышел к берегу Невы и пошел обратно — в сторону Невского проспекта, в самом начале которого сел в кофейне и пообедал.

Он размышлял о своем поступке и наблюдал, как медленно темнеет за окном северное петербургское небо.

О, если бы он мог ее любить!

Побывав когда-то отвергнутым влюбленным человеком, он хорошо понимал, что теперь чувствует она, какую нестерпимую испытывает боль и как страдает. Но сейчас он понимал, как тяжело разбить сердце, оставить за спиною выжженную душу.

Что тяготит сильнее: быть отверженным или быть злодеем, убивающим любовь?

Князь знал одно: всего трудней быть молодым, утратившим любовь. Ведь тот, чьи чувства отвергают, испытывая боль, продолжает любить. Но избавь Господь молодых людей от бремени спокойствия и остывшего сердца, не способного на страсть и на любовь.

Глава 5

Мать

Человек с замашками аристократа, но без денег — хуже нищего на паперти.

Английская пословица

Герман Шульц шел по Садовой улице с тяжелым сердцем, ибо он направлялся в дом своей матери. Герман терпеть не мог навещать старуху, которая напоминала ему о позорном его происхождении.

В прихожей его встретила Берта, сестра, младшая, которой, однако, уже минуло двадцать пять лет. На вопрос о состоянии матери Берта посетовала на плохое ее здоровье, каковое усугублялось беспеременным скверным расположением духа.

Она была ветхая, дряхлая, мертвецкого вида старуха. Ее руки представляли собой кости, обтянутые дряблой кожей, со вздувшимися венами; черные длинные ногти были вчетверо толще, чем у обычного человека. Когда Сара Абрамовна (так звали старую ведьму) пыталась что-то сказать, она говорила низким протяжным голосом, изрядно причмокивая из-за отсутствия зубов.

Словом, мать Германа была весьма хороша собой и впечатление производила крайне благоприятное. И вероятно, по этой причине Герман навещал ее сколь возможно реже и с каждым разом все неохотнее.

— Я давно не видела тебя, Герман, — протянула старуха скрипучим, словно старая дубовая дверь, голосом.

— У меня были дела, maman, — ответил он.

— Не говори со мной по-французски, — в раздражении сказала мать, — я все равно не понимаю этих басурманских словечек. Да и тебе не стоит строить из себя благородного.

— Я не строю из себя дворянина, — резко отозвался сын, — но мое происхождение не может лишить меня благородства.

— Берта сказала, ты часто видишься со своим князем.

— Петр Андреевич — мой лучший друг.

— До беды тебя доведет такая дружба.

— Но он считает меня благородным! Больше того, он обещал ввести меня в свет, представить высшим вельможам Петербурга…

Герман запнулся: Сара Абрамовна смотрела на него с презрением и насмешкой.

— Вы можете сколь угодно много уничтожающе смотреть на меня, — выпалил Герман, — это не меняет того, что я — ваш сын и буду заботиться о вас. Поверьте, вы еще увидите меня в свете, в обществе графов и князей, которые почтительно будут целовать вашу руку.

Герман посмотрел на руку матери, морщинистую, со вздутыми венами и ороговевшими ногтями, и ощутил привычное отвращение. Это не скрылось от Сары Абрамовны, и она сурово положила конец мечтаниям сына:

— Ты забываешь о своем происхождении. Ты жид. Свет не примет тебя. Оставь всякие мысли об этом.

С грустью на сердце Герман вышел из материнского дома.

«Она не понимает, — думал он, — что в мире нет ничего невозможного. Мир делится на людей сильных и людей слабых, и это никак не зависит от происхождения человека.

Наполеон, сын простого сапожника, стал величайшим правителем за всю историю Франции. Он сделал это, поскольку верил в собственную силу и не сомневаясь шел к поставленной цели, одерживал победу за победой, не зная поражений и преград.

Меня зовут Герман Модестович Шульц, и всякому известно, что я еврей, хотя с таким именем могли бы принимать меня и за немца. Я мог бы сменить имя, притвориться, будто я безродный русский гражданин. Но мне претит прятаться и укрывать ото всех свое происхождение.

Бонапарт был из корсиканцев, позорных потомков франко-итальянских бастардов. Все знали об этом и присягали ему как своему императору. Наполеон смог возвыситься над своим происхождением, то же получится и у меня. Я благороден и обладаю манерами не хуже любого высокородного повесы. Я умен и образован. Они увидят во мне равного себе и признают меня».

С такими мыслями Герман свернул с Садовой на Невский и направился по нему в сторону адмиралтейского шпиля, который для него символизировал вознесение к самим небесам. Что стоит простому человеку без денег и происхождения попасть в салоны высшего света? Нужно иметь лишь упорство, твердость и стремление.

Но Герман не знал, что многих свет допускал до себя, но лишь единицы смогли там удержаться.

Глава 6

У князя Голицына

Что нового покажет мне Москва?

Сегодня бал, а завтра будет два.

А.С. Грибоедов

Сергей Михайлович Голицын был хлебосольным человеком.

Его дом всегда был полон членов семьи, иные из которых объявляли князю о своем существовании неожиданно и подчас даже грубо, однако безропотно принимались князем с должным уважением, каковое и надлежит оказывать родственникам, пускай даже самым бедным.

Голицын был одним из столпов московской аристократии: к нему съезжались самые именитые и знатные дворяне России, всегда являясь без приглашения, ибо всякому было известно, что Голицын рад гостям в любое время. Многих из этих гостей он знал близко, с иными был знаком, но, разумеется, большая часть сливалась в его глазах в единую безликую массу. Голицын был со всеми одинаково учтив и обходителен, всем умел угодить и был любим за это.

Законных детей Сергей Михайлович не имел, зато имел неосмотрительность жениться. Это несчастье приключилось с ним еще при Павле. Супруга князя имела нрав взбалмошный и скверный, вскоре от мужа уехала во Францию, затем еще куда-то, где имела великое множество любовников и стяжала славу самой беспутной светской дамы. Прожив в позорном браке десять лет, Сергей Михайлович с супругою развелся.

Весну, все лето и до первых холодов Голицын жил в своем имении Влахернском, что находилось от Москвы на юго-восток. И в тот октябрьский вечер хлебосольный дом был полон знатных господ, дам в нарядных платьях, чиновников, военных, бедных родственников, певцов, актеров, музыкантов — все это во Влахернском было делом обычным.

Но вот во двор въехала карета, лакированная, с бархатными занавесями, на козлах — кучер, очень важный. А на карете — герб Суздальских. Никак Петр Андреевич в Москву с отцом приехал.

Однако, когда лакей отворил дверцу кареты, оттуда вылез сам Андрей Петрович. Некоторые, кто следил за новостями из столицы, не сильно удивились этому визиту, так как весь Петербург успел облететь слух, что старый Суздальский вновь выезжает в свет. Другие же, увидев Андрея Петровича, принялись почтительно кланяться; но были и те (они кланялись яростнее прочих), кто украдкой спрашивал соседа, что за особа этот человек.

Старый князь был не один: за ним следом из кареты вышел франт, наружности необычайно симпатичной. Одет он был изысканно, богато, держался твердо, видно — знатный дворянин. Как выяснилось вскоре, это был молодой маркиз Ричард Редсворд, сын герцога Глостера, большого друга Суздальского.

В Москве свет не столь внимательно следил за всеми тонкостями двора, поскольку до двора было около пятисот верст по скверной дороге, а посему московские дворяне едва ли могли вспомнить Уолтера Глостера, который больше двадцати лет назад был британским послом в столице.