Глава 3
Беседа двух друзей
Советовать умеет каждый в горе,
Которого еще не испытал.
Уильям Шекспир
После дуэли Болдинского с Дмитрием князь Петр Андреевич по возможности игнорировал приглашения Ланевских. Когда стало совсем неприлично воздерживаться от бесконечных invitations, он прибыл с визитом в их дом на Мойке. Там он встретился с Марией и не мог не заметить ее привязанность, которую княжна уже почти открыто ему демонстрировала. Это Петру Андреевичу было в тягость, поскольку сам он к ней иных чувств, кроме дружеских, не испытывал.
Петра Андреевича наконец возвели в надворные советники, и, получив первое свое жалованье, молодой князь наконец-то купил себе коня. Это был статный пегий в яблоках жеребец со звучным именем Агенор.
Молодой князь поспешил поделиться своей радостью с Романом Балашовым, который по достоинству оценил выбор своего друга. Вечером они сидели в кабинете Петра Андреевича. Роман рассказывал о дуэли Дмитрия с Константином.
— Какая глупая смерть, — произнес Суздальский, — умереть из-за женщины: что за безумие.
— Tu n’as pas raison, Pierre, mon ami, — возразил Роман. — Il y a des femmes pour qui la mort est le viene.[62]
— Je ne sais pas[63], — протянул Петр Андреевич, — ради Марии я не готов умереть.
Роман промолчал. Ему нечего было на это ответить. Он никогда не отвечал, когда его друг заговаривал о княжне.
— Почему ты всегда избегаешь разговоров о ней?
— Я? Нисколько, — сказал Балашов, слегка смутившись.
— Скажи, ведь ты в нее влюблен?
Роман Александрович молчал. Ему нечего было сказать, ведь он любил Марию. Но она не любит его, Романа, зато любит всем сердцем Петра Андреевича, его лучшего друга. Он только что был свидетелем дуэли лучших друзей и не хотел повторения подобной истории.
Он посмотрел в глаза Суздальскому и произнес:
— Да, я люблю Марию, это правда.
Впервые в жизни Роман признался в своих чувствах к княжне Ланевской. Признался не только перед своим лучшим другом, которому поверял все тайны, но и перед самим собой. Признание это далось ему тяжело, однако, сделав его, Роман почувствовал, как тяжкий груз свалился с его влюбленного сердца, которое не переставало страдать, однако теперь честно открыло самому себе причину страдания.
— Но Мария любит тебя, — продолжал Балашов, — и я никогда не встану поперек ее любви.
— Любовь непостоянна, mon ami, — беззаботно объявил Петр Андреевич, хотя сердце его сжималось в мучительной боли оттого, что он любим женщиной, к которой не испытывает чувств.
— Ты на ней женишься? — спросил Роман и почувствовал, что от ответа теперь зависит его жизнь.
— Не уверен, — задумчиво протянул Петр Андреевич.
— Но ты должен, — возразил Балашов.
Он испытывал смешанное чувство справедливости и запретной надежды. С одной стороны, он мечтал завоевать сердце Марии, но с другой — он любил ее и желал ей счастья, которое для нее было возможно только в браке с Петром Андреевичем.
— Должен, — протянул Суздальский.
В последнее время он долго размышлял об этом. Что делать должно и что нет? Как быть, когда тебе сосватали подростком девушку, к которой ты не испытываешь иных чувств, кроме уважения и дружбы? Как быть, когда ты любим искренне, от сердца, но в твоей душе нет страсти, нет любви?
Он не делал Марии предложения, не давал никаких обещаний, об их помолвке не было объявлено, он посещал дом Ланевских редко и, с точки зрения света, ничем княжне не был обязан. И тем не менее она любила его, и он об этом знал. Петр Андреевич знал, что, если он не женится на Марии, она не сможет более жить спокойно, она, возможно, не сможет полюбить и вся остальная жизнь ее будет нестерпимые мучения, хандра.
Но быть с ней рядом, быть ей мужем, с ней спать в одной постели и при этом ее не любить — все это ложь, предательство, обман.
Петр Андреевич знал, что его отец не любил мать и никогда этого не скрывал. Выйдя в изрядный возраст, он женился и родил наследника, продолжателя княжеского древнего рода. Он строго, по-своему, любил сына, но никогда не дарил супруге нежностей и ласк. Осознание, что она не любима человеком, которому отдала все свои чувства, ввергло княгиню Суздальскую в неодолимую хандру. Вскоре после рождения ребенка она заболела и умерла.
«И все же, — думал Петр Андреевич, — отец намного счастливее меня, ведь он когда-то любил и, кажется, продолжает любить до сих пор». Петр Андреевич ничего не знал о ней, кроме того, что когда-то, тому полвека назад, она была княжной Д. и ее портрет старый князь до сих пор хранил в крышке своих часов.
Где она теперь, эта таинственная княжна Д.? Возможно, ее уж нет на свете, а если она и жива, то стара и безвозвратно утратила былую красоту.
И все же отец любил ее.
А он, Петр Андреевич, не в силах полюбить.
О, как несчастна молодость, лишенная любви! Быть умудренным жизнью, спокойным и бесстрастным — удел людей зрелых, успевших вдоволь навлюбляться, утратить любовь и снова обрести ее. Но жить без любви в двадцать пять лет — величайшая комиссия для молодого здорового мужчины. В этом возрасте впору страдать по неразделенным и отвергнутым чувствам, но никак не по их отсутствию.
Ах, если бы Петр Андреевич не был любим! Тогда он мог бы вдоволь упиваться собственной черствостью и бесчувствием, без риска повредить нежному сердцу княжны Ланевской.
Быть может, ему удастся полюбить ее?
Вздор!
Он три года пытался зародить в себе к ней чувство, но ничего из этого не вышло. Если он теперь на ней женится, она своей нежной к нему привязанностью вызовет в нем лишь холодность и отторжение.
Стало быть, нужно немедленно покончить с этим раз и навсегда, лишить Марию всяческой надежды.
Лишить ее всякой надежды. Это, право, жестоко. Однако если не сделать этого теперь, любовь ее будет расти — расти в несбыточных мечтах об их совместном семейном счастии.
«Господь, за что Ты заставляешь меня быть палачом этому невинному прелестному созданию, этой чудесной девушке, достойной счастья и любви?» — сокрушенно думал Петр Андреевич.
— Нет, мой друг, — сказал наконец Суздальский, — я не женюсь на Марии. — Балашов хотел было что-нибудь возразить, но князь не позволил. — Не спорь. Мария достойна счастья и любви — той роскоши, что я ей дать не в силах. Я должен объясниться с ней теперь же.
Роман хотел что-то сказать, однако не знал, что именно. Петру Андреевичу тоже неловко было молчать, но всякое слово теперь было бы лишним. Друзья просидели в тишине с четверть часа, оба думая об одном и том же, но каждый о своем. Потом Балашов откланялся и отправился в свой большой дом, где бродил по просторным комнатам в полном одиночестве.
Глава 4
Разрыв
Кто уже ничего не желает,
Тот умирать начинает.
Английская пословица
Был поздний сентябрь. Петр Андреевич вышел на набережную Мойки и медленно побрел к дому Ланевских. Он шел ссутулившись и хмуро размышлял: «Что же я делаю? Я иду в дом друга отца с тем, чтобы сообщить ему, что отказываюсь от родства с ним, с тем чтобы пренебречь чувствами его дочери».
Не то было ему неприятно, что Михаил Васильевич расстроится и оскорбится, но то, что Мария, это чистейшее создание, будет убита горем, погублена и раздавлена.
«Ах, если бы отец был сейчас здесь, — думал Петр Андреевич. — Я мог бы поговорить с ним, спросить совета. Но отец отправился в деревни, и я даже не знаю, где он теперь находится. Мне придется самому решать, как следует поступить, самому нести ответственность за свой выбор. Что ж, двадцать пять лет — это возраст, когда уже давно пора выбирать собственную судьбу. Как писал Кант, „имейте мужество жить своим умом“. Но как раз мужества мне и не хватает.
Но довольно.
Я слишком долго откладывал это дело, слишком долго пытался отстраниться от этого, позволив судьбе самой привести эту историю к концу. Но я князь, я это помню. А князья не покоряются судьбе, но подчиняют ее своей могучей воле».
Князь подошел к дому Ланевских и ударил бронзовым молотком в дубовые двери. Их отворил хорошо знакомый князю дворецкий Порфирий. Он с улыбкой приветствовал Петра Андреевича, помог ему снять шинель и без доклада проводил в кабинет к Михаилу Васильевичу.
Ланевский, отложив деловые бумаги, сердечно приветствовал гостя. Он немедленно распорядился принести дорогого вина из личных запасов и пригласил Петра Андреевича располагаться в кресле.
— Я слышал, вам светит повышение, — сказал Михаил Васильевич. — Надворным советником в двадцать пять лет — весьма недурно.
— Благодарю вас, Михаил Васильевич, — учтиво ответил Суздальский, обдумывая, как бы приступить к делу.