К моему изумлению, пес шарахается в другой конец кухни и пытается спрятаться за посудомоечной машиной, жалобно скуля и повизгивая. Мои рабы вдвоем бросаются к Йорику, они гладят его, успокаивают и разглядывают нос. Женщина хватает бумажное полотенце и прикладывает к носу Йорика: на бумаге быстро проступает красное пятно. Но я не чувствую запаха крови.
Они возятся с Йориком и утешают его слишком долго, совершенно игнорируя меня. Я решаю пока заняться своим утренним туалетом. Мой мех по-прежнему безвкусен, должно быть, он очень чистый. Я всегда была ужасной чистюлей, так говорят мои рабы.
— Кажется, ты утверждала, что они не сделают ей острых когтей, — замечает мужчина, бросая на меня взгляд, который мне не слишком нравится.
— Ну, я просто так подумала. На самом деле ветеринар ничего такого не говорил.
Они оба приближаются ко мне, и шерсть у меня встает дыбом.
— Может быть, все дело в силе удара. Из чего она сделана?
— Из металла и пластика по большей части, полагаю. Приличный вес.
Женщина походит ко мне с неприязнью в глазах. Человеческие лица прочесть нетрудно, если ты кошка.
— Ты плохая киска! Очень плохая! Ты не должна вредить Йорику!
Я убегаю, но они преследуют меня. Я бегу изо всех сил и снова прячусь под кроватью.
Под кроватью я в безопасности, но чувствую себя одиноко. Я вспоминаю волны блаженства, когда женщина держала меня на коленях, и поэтому, лишь только мои рабы, уснув, стали тихими и хорошими, вспрыгиваю к ним на постель так легко, как только могу. Когда-то давно я делала это каждую ночь и ни разу их не разбудила. Потом, когда я болела, то была уже не в силах подпрыгнуть и просто сидела на полу и просилась в постель, жалобно мяукая, как раз тем тоном, который безотказно действует на людей.
На сей раз прыжок у меня получился тяжеловатый, и они оба проснулись.
Но ничего страшного не происходит. Женщина только бормочет: «Это ты, Нефертити? Устраивайся и спи». И они снова засыпают.
Сегодня ночью в соседнем доме удивительная тишина. Я пристраиваюсь в ногах у моего раба, это прекрасное теплое местечко, и блаженство возвращается ко мне с новой силой, так что я самозабвенно мурлычу, и мурлычу, и мурлычу, и больше не думаю ни о вопящих друг на друга женщинах, ни о моем рыжем псе Йорике, который спит на полу за дверью, поскольку рабы не пускают его к себе в спальню.
Я слышу, как Йорик повизгивает во сне. Наверное, ему что-то приснилось. Возможно, ему привиделся сон о том, как он поквитался с большущей сиамской кошкой.
Ночью мой раб всегда беспокоен и ворочается с боку на бок. Такова человеческая натура, люди даже спать не умеют как следует. Но сейчас он меня брыкнул. Я, конечно, жалуюсь вслух, однако умеренно: он всего лишь человек, тут уж ничего не поделать.
Но раб начинает орать так, словно я его укусила.
— Эта проклятая штука твердая, как распроклятый кирпич! Наверное, я сломал себе палец!
— Прекрати, — сонно бормочет женщина. — Тебе просто не следовало брыкаться.
Но следующей ночью они вынимают меня из своей постели, выносят из спальни и плотно закрывают дверь. Теперь мне тоже придется ночевать в холле, на пару с рыжим, глупым, слюнявым псом.
Я сильная.
У меня ничего не болит.
У меня есть свои собственные люди.
Но что-то на самом деле совсем не так. Мои рабы стараются уклониться от меня, когда я хочу потереться об их ноги. Я знаю, есть нечто такое, что люди называют любовью, и чувствую: мне этого не хватает. Раньше, когда я ужасно болела и умирала, эта любовь у меня была, а теперь вдруг подевалась неизвестно куда. Есть только блаженство, когда кто-то из них берет меня на руки, и еще более сладкое блаженство, когда я вспрыгиваю к ним на колени, где они позволяют мне оставаться, покуда смотрят свой телевизор.
Нет, все совсем не так, как надо. Моим людям чего-то определенно недостает.
Я решаю, что не буду думать об этом. Сейчас мне нужна хорошая охота. Я начинаю скрести входную дверь. Я хочу вырваться на свободу и поохотиться на птичек, но мой раб говорит:
— А вдруг она промокнет и у нее заржавеет шасси?
— Вряд ли, — говорит рабыня. — У нее водоотталкивающий мех. Ее можно мыть каждый раз, когда она перепачкается.
Мыть, как собаку!
Как будто я сама не в состоянии следить за собой и поддерживать чистоту.
Но они все равно не хотят выпускать меня на улицу.
В один прекрасный день я вижу за окном гостиной птичку-кардинала. Глупое создание упорно колотится о стекло. Каждый удар на мгновение оглушает кардинала, но он, трепеща крылышками, приходит в себя и снова атакует окно. И снова, и снова, и снова.
Я хорошо знаю, что между мной и бездумным пучком перьев находится оконное стекло, но каким-то образом — возможно, потому, что вчера рабыня до блеска вымыла окна? — совершенно забываю о преграде, отделяющей меня от горячего, лакомого кусочка мяса.
Я отмериваю от окна дюжину шагов, разворачиваюсь, припадаю на все четыре лапы и замираю. Я жду, когда этот дурак очнется после последнего столкновения. Оцениваю дистанцию, фокусирую все свое существо на алом трепещущем пятнышке, повожу задней частью туловища, примериваясь к точной прицельной линии… И прыгаю!
Стекло разбивается, когда я врезаюсь в него. Через мгновение у меня уже полон рот трепыхающихся перьев. Кардинал пронзительно верещит и дергается. Упоение! Вокруг меня кружатся в воздухе ослепительно яркие, словно лакированные, красные, как кровь, птичьи перышки.
Я уношу свое сокровище на крыльцо, ложусь и начинаю потрошить, придерживая лапами. Внутренности у кардинала скользкие и длинные, я с наслаждением извлекаю их из подергивающегося тельца.
Однако мне совсем не хочется их есть. Я помню горячий, сочный запах свежей птичьей крови, но эта птица удивительно безвкусна и полностью лишена аромата.
Конечно, я могу принести ее в дар моим рабам как возмещение за их нынешние услуги. Надеюсь, они останутся довольны и снова полюбят меня. Поэтому я опять беру свое яркое сокровище в зубы и возвращаюсь в дом тем же путем, каким его покинула. Я ловко прыгаю в разбитое окно, не задев ни одного из торчащих из рамы острых осколков, которые могли бы испортить мой мех.
Оказывается, рабыня дома одна и с глупым видом перебирает кучу бумаг у себя на коленях. Я приземляюсь рядом с ней, и она издает душераздирающий вопль.
Я уже слышала такие вопли прежде, когда приносила ей свои дары, и всегда полагала, что женщина кричит от восторга. Ведь люди никогда не сумеют поймать птичку так, как умею это делать я, поэтому ей почти никогда не удается поесть настоящего свежего мяса. Мои рабы иногда приносят домой холодные, затхлые части животных, варят или жарят их и тем питаются. Еще они едят готовое, подпорченное какой-то гадостью мясо из разных банок, и все оно гораздо хуже кошачьей еды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});