— Ей будет хорошо. Вся ее боль навсегда уйдет, в одно мгновение.
Но это не совсем так.
Острый коготь впивается мне в шею. Потом боль начинает уходить по частям. Сперва немеют задние лапы, я их больше не чувствую. Пропадает постоянное, мучительное желание помочиться, ведь из меня давно уже не вытекало ни капли. Уходит тяжесть в груди. Утихло жжение во внутренностях. И наконец я засыпаю.
Проснувшись, я вижу, что лежу на постели моих рабов, как раз там, где я всегда любила вздремнуть. Но в последнее время мне не хватало сил, чтобы вспрыгнуть на эту кровать, она чересчур высокая. Рабы обычно не задумываются о таких вещах, они не слишком-то разумны.
Не могу припомнить, что же меня разбудило. Должно быть, это вопли двух женщин, живущих в соседнем доме. Одна из них молодая, как раз в том возрасте, чтобы начать соревноваться за мужчин, другая уже старая и с громким пронзительным голосом. Они часто кричат друг на друга, и я так к этому привыкла, что обычно не обращаю внимания. Но возможно, мой слух теперь стал острее?
Я зеваю, и потягиваюсь, и принимаюсь вылизывать свой мех. У меха нет никакого вкуса, но я все равно вылизываю его долго и старательно, чтобы стать чистенькой и красивой после визита к доктору. Покончив с этим, я спрыгиваю с кровати и неспешно спускаюсь вниз, в гостиную, где рабы смотрят телевизор. Мой большой рыжий пес Йорик растянулся на полу, на своем обычном месте. Он приоткрывает свои желтые глаза, принюхивается ко мне без всякого интереса и снова засыпает.
Я позволяю им смотреть телевизор по вечерам, чтобы рабы не путались у меня под ногами, когда я занята собственными делами. Но никогда не позволю им додуматься до того, что они могут встать и заняться чем-нибудь еще, когда я желаю иметь их в своем полном распоряжении. Я тихонько подхожу к рабыне и вспрыгиваю ей на колени.
Не знаю, как это могло произойти, но я перелетела через ее ноги (неужели я теперь такая сильная?) и врезалась в столик, на котором стоит большая лампа. Лампа падает, но рабыня резко вскакивает и подхватывает ее на лету. Йорик тоже вскочил на ноги и готов залаять. Роняет вещи в моем доме обычно он. Этот пес недоумок, как и большинство собак, и поддается дрессировке даже хуже, чем рабы из людского рода. Хотя с ним приятно спать рядышком, если вечер холодный.
Рабыня поднимает меня и усаживает к себе на колени. Я не хочу, чтобы мои рабы вбили себе в голову, что меня можно брать на руки, когда только им заблагорассудится. Но когда ее ладони скользят по моему телу и подхватывают под мышки, я ощущаю где-то глубоко в груди трепет удовольствия.
Блаженство!
Поэтому я позволяю ей посадить себя на колени, принимаюсь мурлыкать и месить передними лапами, а моя рабыня поглаживает меня по спинке.
Она говорит:
— Никак не пойму. У нее такой же мех, как у Нефертити? Или нет? Потрогай сам.
Мой раб подходит к ней и тоже гладит меня по спинке.
Блаженство.
Женщина говорит:
— Кажется, мех тот же самый? Нефертити была такая шелковистая.
— Была? — говорит мужчина. — Но ветеринар объяснил, что это и есть Нефертити. И мы должны научиться думать о ней именно так. Взгляни сама, с виду она точно такая же, не отличить.
— Наверное, ты прав. Глаза совсем как у Нефертити.
— Но, правда, она гораздо тяжелее. Очень теплая. И слишком плотная. Как будто гладишь мешочек с бобами, обтянутый собольим мехом.
Я довольно мурлычу.
— Давай попробуем ПРЫГ-СКОК?
Все мое тело внезапно оживляется, в нем дрожит от нетерпения каждая жилка. Прыг-скок! Эти слова приводят меня в бешеный восторг!
Я мигом слетаю с колен рабыни и начинаю кубарем носиться по комнате. Я быстрая и ловкая! Я снова котенок! Вот торшер, я игриво толкаю его лапкой, и он с грохотом падает на пол. Потом я замечаю занавески: сколько уже лет я не взбиралась под самый потолок комнаты! Разбежавшись, я подпрыгиваю, вцепляюсь в ткань и начинаю карабкаться вверх. Какое упоение! Я поднимаюсь все выше и выше! Но тут драпировка, всколыхнувшись, рушится вниз — и я падаю, изогнувшись немыслимой дугой… Сверху на меня обрушивается целая стена материи, а на всю эту кучу с глухим звуком приземляется большой тяжелый металлический стержень.
Западня!
Я извиваюсь, барахтаюсь, рву когтями и кусаю окутывающий меня плотный саван. Йорик истерически лает, а мои рабы громко кричат и бранятся.
Но наконец-то я свободна. Они стащили с меня материю, и я немедленно удираю на второй этаж, в спальню моих рабов. И прячусь под кроватью.
Я сижу там очень долго, прислушиваясь к воплям женщин из соседнего дома.
Старая женщина вопит:
— Грязная сучка! Потаскуха! Да чтоб ты сдохла!
Молодая жалобно причитает:
— Не надо, мама! Не ругай меня! Это вредит ребенку!
Мои рабы поднимаются наверх, но я не желаю выходить из-под кровати.
Проходит ночь. Проходит день. И еще два дня и три ночи. Время от времени они говорят: «Киса, киса, киса?» — и заглядывают под кровать. Я вижу большие, перевернутые, лунообразные лица. Я просто смотрю на них и молчу.
— Возможно, она захочет поесть? — говорит мужчина. — Я знаю, что им не нужна еда, но Нефертити всегда была так требовательна к установленному порядку. Ей наверняка не хватает утреннего и вечернего ритуала кормления.
— Кто знает, — говорит женщина. — Может, надо дать ей время привыкнуть к новому телу?
— В конце концов, можно вызвать ветеринара.
Когда они встают с постели на четвертый день, я принимаю решение. Я совершила ошибку с этой дурацкой драпировкой, но больше ее не повторю. Теперь я очень сильная и, должно быть, заметно прибавила в весе. С кошками такое иногда бывает. Это правда, что я не чувствую настоящего голода, но мне хочется заставить их положить в миску немного этой приятно пахнущей кошачьей еды из жестяной баночки.
Они трогательно счастливы, завидев меня. Женщина говорит:
— О, это наша Нефертити! Это действительно она! Теперь я верю.
Мужчина берет сложную металлическую штучку с рычажком и колесиками и отрезает верх банки. Маленькой ложечкой он достает оттуда немного еды и кладет ее в миску.
Я подхожу и нюхаю эту еду, но она совершенно ничем не пахнет. Что они с ней сделали?.. Или купили не тот сорт?.. Так или иначе, но я не голодна. Отвернувшись от миски, я гордо поднимаю хвост трубой и ухожу.
— Придется отдать Йорику, — говорит рабыня. — Он съест.
— Надеюсь, — говорит раб. — Кошачьи консервы — довольно дорогое удовольствие для бесплодных экспериментов.
Йорик, кстати, уже тут как тут и единым махом слизывает всю еду. Какая наглость. Я возвращаюсь и наставительно ударяю лапой по его мокрому сопливому носу. Просто чтобы знал свое место.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});