Читать интересную книгу Его Америка - Акпер Булудлар

вид что-то!

Завтра утром, если верить бабушке, снова будет туманно; надо будет пораньше пойти. Люблю запах мокрой от росы травы на рассвете.

Осень, очей очарованье, ты прекрасна.

2 октября, 2013

Из комиссариата позвонили домой — взяла бабушка, — и сказали, чтоб завтра в шесть дня был у главного входа. Там нас, призывников с Гянджи, соберут и поездом отправят в Баку, а там уже каждого пошлют в свою часть.

Итак, завтра уже дневник, наверное, не стану писать. А в армии, по словам Эмира, даже читать книгу не разрешают, не то, что бы писать длиннущие дневники. Потому хочу приободрить себя. Мне страшно, я не знаю, куда иду; целых полтора года я буду подвергаться всяческим ограничениям, и придется отбросить квинтэссенцию своей сущности — свободолюбие; мое окружение будет незавидное — не с кем будет пообщаться. Но что бы ни было, что бы ни случилось, я обещаю, что буду верен своим целям, а не тем, что диктует мне мир.

Жизнь есть право, а не обязанность.

Послесловие автора

Саша, как читатель, понял меня.

Он исповедался, что сам своими глазами и жопой за четыре года учебы в экономическом университете навиделся всего того, о чем я написал в книге. «Это как моя жизнь!» — говаривал Саша, радуя меня, писателя сумевшего овладеть сознанием читателя.

Я, как автор, разочаровал Сашу.

Во-первых, моя простота. Саша ожидал увидеть высокого загорелого раскрасавца со всеми прекрасными правильными чертами лица, с надменным орлиным взором и с изящными манерами (извольте, частые непринужденные английские слова в речи, чертовски-привлекательный грудной голос, золотые часы на обеих руках, фирменный брелок на ключах от машины, стильно выбритая литераторская борода, вся эта шелуха красивой гламурной жизни — дорогие очки, телефон, одежда и, главное, выправка, и никак не татуировка Пушкина). Этакий бриллиантовый ореол известной персоны… А еще Саше казалось, что у меня непременно есть волшебная таблетка, приняв которую можно сразу начать бегло говорить на английском или же очутиться неведомо каким образом в самой Америке. Людям кажется, что такая таблетка есть у каждого, кто хотя бы пару недель жил в Америке или еще где-нибудь на Западе. Так вот, всего этого, скорее всего — к сожаленью, у меня не было при нашей встрече с Сашей. Это была первая волна Сашиного разочарования.

Во-вторых, вымышленность. Оказывается, я написал столь правдоподобные дневники третьего лица, что первый попавшийся читатель безо всяких сомнений поверил в их подлинность. После того, как я с большим нежеланием все-таки процедил сквозь зубы, что дневники-то, дорогой мой, вымышленные, Саша с горечью потери веры в такого благородного героя, как мой герой, сказал: «А я-то думал, что ты писал эти дневники еще с двенадцатого года, а перед изданием просто собрал их в компьютере. Ведь все совпадает же…» «Бли-и-и-и-ин!» — слышал я.

В-третьих, я не умею рисовать. Этот факт добил Сашу. «И иллюстрации не ты сам рисовал?» — спросил он, наверное, уже начиная ненавидеть меня за книгу, принесшую ему разочарования. Он, насколько я понял, сильно поверил в книгу. Это и дает мне основание полагать, что Саша до самого дна понял меня.

Май, 2014

Не только Саша, но и многие другие читатели удивляли меня простодушной верой в истинность, нехудожественность этих дневников. Некоторые даже просили опубликовать последующую часть, мол, что там произошло с ним после армии. Это с одной стороны, как в случае с Сашей, радует меня — я смог достучаться до читателя; а с другой стороны, это показывает, насколько ограниченной в плане возрастной и мировоззренческой категории является читательская аудитория этого произведения. Люди, принявшие эту историю борца против самообмана за чистую монету и оттого положительно впечатлённые от неё, как я понимаю, сами такие же юные максималисты, как и герой. Это обычно более или менее критически-мыслящие молодые люди до 25 лет, недовольные образованием в своём вузе и желающие получить, как герой сам часто выражается «настоящее образование»; и оттого им, таким читателям, легко идентифицироваться с героем, симпатизировать ему и получить наслаждение от чтения.

Остальным же «Его Америка», по моему авторскому убеждению, в этом узком контексте критики образования ничего особенного — ни инсайтов, ни эстетического наслаждения — дать не может. Все и так всё знают.

Но в более широком социально-интеллектуальном смысле — и мне кажется, это намного важнее, — «Его Америка» есть произведение о нежелании подчиняться тотальному вранью в обществе, где «ложь является главным и фундаментальным содержанием всего процесса» (А. Г. Дугин, Археомодерн, М: 2011, стр. 72). Интерпретированный в таком ключе этот текст может быть приравнён к таким гимнам Правильной жизни как «Жить не по лжи» Солженицина или к более современному, выдающемуся в буквальном смысле слове, слогану разоблачителя лжи, Алексея Навального, «Здесь говорят правду».

В наших обществах люди настолько привыкли к подавляющим, угнетающим, но самовоспроизводящимся и оттого ставшими нормой самообману и лжи, что для того, чтобы жить «легко и приятно», им хронически остро не хватает правды в самом оголённом смысле этого слова. Так пусть, «Его Америка» будет ещё одним источником удовлетворения этой общественной потребности в правде.

Октябрь, 2019

Эссе

Десять правил хорошего общества

Эссе на конкурс InLiberty 2019

О возможности правил хорошего общества

Разные группы и личности одного общества руководимы разными дискурсами, которые по-разному трактуют такие основополагающие понятия человеческого общежития, как свобода, безопасность, материальное благосостояние или справедливость. Представители религиозного мировоззрения против агностиков или атеистов, патриархальных установок против, например, сексуальных меньшинств, централизованной власти против местного самоуправления и т. п. Поэтому едва ли возможно найти в границах одного социума общую трактовку хоть одной константы благополучного сосуществования.

В условиях такой относительности смыслов и будучи информированным постмодернскими развитиями о смерти больших нарративов и созданного «ценностного вакуума» вопрос о десяти правилах несколько наивного «хорошего» общества, с которыми согласились бы все, натыкается на первичный ответ: всё зависит от выбора дискурсов человеком или группой людей. Ибо ради этой свободы выбора образа жизни нежелательно допустить господства одного миропонимания с его политическими и прочими инструментами над другими, насколько бы объективным оно не казалось большинству или меньшинству. Не кажется, например, допустимым в границах хорошего общества такой факт нетерпимости как диверсия Pussy Riot в храме Христа Спасителя, оскорбившая и озлобившая верующих в одни вещи. Также непозволительно, положим, строительство храма в Екатеринбурге на месте сквера наперекор воле тысячи протестующих, предпочитающих иные ценности.

И какой общий правовой или нравственный знаменатель можно подостлать под обе ситуации так, чтобы ощущение справедливого обращения создалось у обеих субгрупп? Кто может быть автором такого правила/закона? Насколько конкретным или обобщенным должен он быть? На каком уровне — законодательном или неформальном — должны такие ситуации регулироваться? И должны ли вообще?

Под давлением вышеобоснованного многообразия групповых и личностных идентичностей пришлось бы удовлетворить эти вопросы кажущимся единственно адекватным ответом «всё зависит от комбинации дискурсов», и тем самым признать и подумать над легитимным плюрализмом кодексов и отношений между ними. Но серьёзное восприятие такого ответа заставило бы нас выйти за пределы модернского общественного договора; ибо отрицалось бы само наличие чего-то общего — общества — в границах одной политеи (polity). Каждой субгруппе или даже каждому человеку, как сосредоточению элементов разных идентичностей, пришлось бы самому создать своё государство с желанными услугами, налогами и кодексами, — чисто пост-модернские изыскания. В таком случае, субъектом (то есть стоящим под всем, что есть на свете) явилось бы не понятие индивидуальности как общей особенности всех — потому что человек вполне дивидуален (разделяем) на дискурсы, автором которых, как правило, является не он, а язык, — а дискурсы, то есть системы словесно-смысловых предпочтений, по-своему определяющие понятие добра и зла, объективности и субъективности. (Например, каждый читатель по-своему поймёт понятие «дискурс», хотя и оно является ключевым элементом