проделала к восторгу всех присутствующих при сём эксперименте. Часа два Леля лежала и ходила в мокрых джинсах, которые должны были приобрести ее личные формы — результат оказался вполне приемлемым, хотя джинсы всё равно застегивались с трудом. Впрочем, более эффективным методом похудения стало полное отсутствие финансов. В дни дежурства в детском саду Леля приносила остатки из кухни, Асе удалось получить талоны на комплексные бесплатные обеды в институтской столовой, а по выходным их кормила обедами Валентина, к которой подруги ездили на Охту поддержать морально и полюбоваться на растущую не по дням, а по часам юную Натусю Володину — удивительно весёлое существо, радующееся всему, что двигалось и звучало вокруг.
Так и мчался апрель, в суете, с вечно пустым желудком, желанием уснуть там, где присела, в самоуничижениях, воспоминаниях о той, казавшемся уже далёкой, ночи с Лёней — она не раз замирала, услышав несущиеся из мальчуковой комнаты записи Стрижа. Любовь и голод способны сожрать человека до костей, а если к этой парочке добавить самоистязание, то останется только пепел, но все же нормальный человек двадцати с небольшим из быть или не быть выбирает первое, ведь в мире есть многое, с чем можно жить: друзья, бег и суета дней, наступающая белизна ночей в пространстве меж небом и Невой, иллюзии искусства и музыка, что звучала повсюду, с пластинок и магнитофонных бобин. Ленинградский бард мягким баритоном уверял, что отдаст жизнь за любимую, но «одиночество прекрасней», московский огорчался из-за «окаянных губ и потаенных дум», враждебные американцы Creedence дружелюбно вопрошали «I wanna know have you ever seen the rain comin down on a sunnyday?», грек Демис Руссос мягко сообщал, что живет «from sоuvenirs to more souvenirs», а заполонивший эфир и винил Юрий Антонов жизнерадостно советовал, «если любовь не сбудется, ты поступай, как хочется…»… список можно было продолжать, в молодости сердцу и ногам не обойтись без музыки.
В конце месяца Ася уволилась с почты, получила зарплату, стипендию, праздничный перевод от тетушки и наконец рассчиталась с долгами. Был солнечный, слепяще солнечный день, когда она, выйдя из института, отправилась пешком по узкому тротуару набережной, мимо сверкающих миллионами бликов, обманчиво весёлых вод Фонтанки, в сторону Невского, шла бездумно и радостно — в кошельке пять свободных рублей — целое состояние, а вокруг Питер и весна. Задержалась возле фасада забытого с марта БДТ — изучила афиши, заглянула в фойе, через стеклянную дверь, вспомнила тот вечер, почти с удовольствием, почти без стыда, ведь начался он совсем неплохо. Дверь распахнулась внезапно, словно человек, который открыл её, невидимкой прошел через фойе. Ася отпрянула, невольно ахнув — Смолич, стремительный, как ураган, в ярком полосатом шарфе, наброшенном на пальто, прошёл мимо, мельком взглянув, но, разумеется, не узнав неловкую девицу, месяц назад пролившую кофе на его шикарный баклажановый пиджак. Ася выскочила следом, безуспешно ловя сердце, воробьем полетевшее впереди.
Смолич пошёл пешком, свернув в сторону Невского. Ася заворожено смотрела ему вслед, и откуда-то, вероятно, слева, наплыла авантюрная мысль: «догони его, скажи что-нибудь, попроси автограф», справа тотчас ударило разумное: «глупо, пошло и неловко останавливать, и приставать на улице к человеку, идущему по своим делам». В ответ сверху накрыло любимым предрассудком: «загадай — если догонишь и остановишь, всё будет хорошо». Что всё и насколько хорошо, она додумывать не стала и, призрев разумные мысли, взяла высокий старт и рванула вдогонку за Смоличем, мимо театра, по узкому тротуару, вдоль огромных запылённых окон-витрин Дома прессы. Догнать Смолича оказалось не так уж легко, она потеряла несколько минут на старте, дав ему фору — шагал он широкой мужской походкой, несимметрично размахивая левой рукой.
У памятника Ломоносову Ася, увлечённая погоней, чуть не сбила с ног прохожего, это несколько охладило её пыл, но Смолич был уже в двух шагах, его полосатый шарф качался у неё перед глазами, словно капоте тореадора перед быком. Ася чуть умерила шаг, восстанавливая дыхание, а Смолич вдруг остановился, достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, закурил. Ася замерла на месте, прижав холодные ладони к разгоревшимся от спешки, солнца и волнения щекам. Сердце запрыгало по скверу и, закатившись под скамейку, притаилось там. О, нет! Лучше бы он не останавливался, а напротив, ускорил шаги, тогда она могла бы сдаться, бросить эту глупую затею, но теперь выбора не оставалось: либо пан, либо пропал. Она помаялась, тщетно поправляя растрёпанные ветром волосы — ну почему, почему не сделала стрижку? — обошла Смолича и встала перед ним, словно шагнула в открытый люк самолета. Он, невозможно красивый, курил, прищурившись от солнца, бросил на неё небрежный взгляд, затянулся и отшвырнул сигарету, ловко попав в треснутую гипсовую урну, стоящую возле скамейки.
— Извините… — промямлила Ася.
— Да? — спросил он, по лицу мелькнула тень недовольства — популярному актёру трудно не догадаться, по какому поводу к нему может обращаться девушка.
— Ге… Георгий Александрович, — выдавила из себя Ася. — Я, мне… вы…
— Он, она, они… — с усмешкой продолжил он, — Я спешу, девушка. Что вы хотели?
Он нахмурился, вглядываясь в её лицо.
«Неужели узнал?» — с ужасом подумала Ася.
— Извините, я просто хотела, хотела сказать… какой вы актер, и просто такой день, солнце, и я увидела вас и подумала, просто хотела сказать «спасибо» и… простите меня, — выпалила Ася, задохнувшись в конце фразы.
— И я пойду… — добавила она, — я ведь ещё и кофе на вас пролила. Простите…
От излишнего количества извинений на квадратный сантиметр речи ей стало совсем тошно. Он же, изогнув бровь, посмотрел на нее настороженно, словно ожидая, что сейчас она снова что-то прольет на него.
— Кофе? Какой кофе? А, вспомнил, в Ленсовета… Так, это, значит, были вы! Юная террористка! То-то смотрю, лицо ваше мне знакомо. Девушка, я благодарен вам, но преследовать меня не стоит.
— Я не преследую, нет, я случайно, хотела посмотреть афишу, и вдруг вы… — начала оправдываться Ася.
— Хорошо, верю, — нетерпеливо кивнул он. — Давайте, подпишу…
— Что? Ах, ой… — Ася засуетилась, открывая сумку, неловко, неуклюже роясь в ней, нашла ручку, вытащила конспект по разводным мостам, открыла на первой странице, где красовался набросок разведенного Дворцового — рисовала на лекции по памяти, — протянула Смоличу.
— Учитесь? Студентка? — спросил он. — Хороший рисунок.
— Да нет… то есть, учусь, а рисунок так себе, — пробормотала она.
— Поворачивайтесь спиной, — заявил он.
— Зачем? — удивилась она.
— А как я буду писать? Как вас зовут?
— Ася… Анастасия…
— Хорошее имя.
Она послушно повернулась и почувствовала на спине — тетрадь, а на затылке — его дыхание.
— Держите, и больше не приставайте на улице