рухнула чертёжная доска, вызвав у народа очередной приступ веселья.
— Аська, ну ты и сильна!
— Сядь на место!
— Где она там?
— Да фиг с ней, так сядем.
Веселов занялся установкой доски на место, а Ася тем временем выскочила в коридор, помчалась по скрипучей лестнице на пятый этаж, в свою комнату. Здесь было тихо, сумрачно и одиноко. Она не стала включать свет, лишь отдёрнула штору, налила воды из чайника, жадно выпила, села на кровать, пытаясь справиться с головокружением. Стало немного легче, и, кажется, на сегодня праздник закончен. Она потянулась за халатом, лежащим на спинке стула, дверь распахнулась, и в проеме возник Саша Веселов, показавшийся огромным, затмив и без того тусклый свет.
— Ты почему сбежала? — спросил он, входя и закрывая за собой дверь.
— Устала и мне нехорошо, — ответила она, вскакивая. — Ты… ты зачем?
— Что зачем? — спросил он, подходя к ней, нависнув, как башенный кран над строящимся зданием.
— Я бы хотел тебя поцеловать… — он не подумал узнать, чего бы хотела она, крепко обхватил, его красное разгоряченное лицо надвинулось и стало слишком близким — она не успела отшатнуться, не смогла оттолкнуть его, запыхтела, сопротивляясь.
— Да ты что, ты что, я ж тебя люблю, ты такая хорошая девочка, — бормотал он, дышал горячо и пьяно.
— Отпусти, отпусти, — прошипела она, упираясь руками в его грудь. — Я закричу, отпусти.
— А вот не отпущу, и кричать ты не будешь, зачем кричать, всё будет очень хорошо, — пыхтел он ей в ухо и, пытаясь подхватить на руки, укладывал на кровать.
— Нет, нет! — в отчаянии закричала Ася, молотя его руками по спине. Ей стало страшно, страшно, как в детстве, когда она попала в прилив, отправившись с подругами гулять по обнажившемуся песчаному дну морского залива — они так увлеклись, что не заметили, как поднимающаяся на глазах вода бурлящей полосой отрезает их от берега — ощущение отчаяния и ужаса, и нет никакого спасения. Спастись, вырваться любой ценой, и она собралась кусаться, с отвращением глядя на качающуюся перед глазами выбритую щеку, в которую надо вцепиться зубами.
— Ты не находишь, что девушка тебя не хочет? — вдруг странно четко и знакомо прозвучал голос, откуда-то извне, из свободы, перекрытой Веселовым. Объятия ослабли, Веселов повернулся на голос, Ася вырвалась и попыталась сесть, поправляя растерзанную блузку и замерла, увидев стоящего перед ними Акулова. Да, это был его голос и его вопрос.
— Какого… ты тут делаешь? — прорычал Веселов, вставая. — Мы здесь без тебя разберёмся.
— Не разберётесь… — вымолвил Лёня. — Оставь её!
Ася была готова провалиться сквозь кровать, чертежную доску под ней и все полы, и потолки до подвального этажа.
— Лёня… — прошептала она, потеряв голос.
— Пошёл отсюда… — наступал на Акулова Веселов, не обращая внимания на Асю, словно её не было в комнате.
— Девушка не хочет, чтобы я уходил, — ответил тот.
— Это у девушки надо спросить, что она хочет…
— Вот и спросим!
— Я тебя урою…
— Попробуй…
Они стояли друг напротив друга, перекидываясь словами, как два бойцовских петуха разной весовой категории: Веселов — тяжелый вес, Лёня — скорее легкий, чем средний.
— Ребята, перестаньте! — простонала Ася, но вряд ли кто-то из двоих её услышал.
Веселов толкнул Акулова в плечо, тот пошатнулся, но устоял, достав кулаком плечо противника. Тот ответил прямым хуком Акулову в лицо, Лёня отлетел к дверям, изрядно ударившись спиной, вскочил, рванул навстречу Веселову с ответным свингом или хуком, но не достал, получив ещё один удар.
— Прекратите! — кричала Ася уже во весь голос.
Лёня, перехватив Веселова за торс, бил его головой в грудь, они рухнули на пол, рыча и ругаясь. Ася, пометавшись вокруг, схватила чайник и вылила на них остатки воды. В этот момент пришла помощь — распахнулась дверь, явив на пороге Лёльку и Утюгова. Общими усилиями бойцов удалось растащить. Веселов мрачно удалился со словами, «Ты, Акула, за это ответишь», хлопнув дверью так, что на полке подпрыгнули кружки. Лёня, поднявшись с пола, вытирал ладонью кровь, сочащуюся из разбитой губы. Ася кинулась к тумбочке, достала коробку-аптечку, там нашёлся рулон бинта и перекись водорода. Удары Веселова оказались весьма удачными: разбитая Лёнина губа усугубилась качественной гематомой под левым глазом. Акулова усадили, несмотря на его протесты, суетясь, обработали губу, а на глаз соорудили холодный компресс. Оказав физическую и медицинскую помощь, Лёлька с Мишей ушли успокаивать набежавший на шум народ, оставив Асю вдвоем с Акуловым. Возбуждение, волнение, отчаяние, вызванные чередой молниеносных событий, схлынули, уступив место парализующей неловкости — что теперь он будет думать о ней? Ася смятенно молчала, поправляя волосы или что-то из одежды, волнуясь о возможно незамеченном беспорядке. Лёня тоже молчал, сидел, откинувшись на стуле, держа у глаза импровизированный компресс.
— Тебе очень больно? — промямлила наконец Ася, и свой голос показался ей чужим, словно слушала себя со стороны.
— Терпимо, — ответил он.
— Давай, я компресс поменяю.
Он вдруг резко поднялся, бросил на стол мокрый бинт, на его затекший глаз было страшно смотреть.
— Пока, спасибо за помощь, — сказал отстраненно.
— Пошёл? — растерянно спросила она. — Но… ты же. Тебе к врачу надо…
— Разберусь. Если я и ранен, то не смертельно, ходить могу.
Он вышел быстрее, чем Ася успела что-то ответить. Он не хотел говорить с нею и правильно делал.
Глава 10. Истборн. Травы
Я всегда любила дорогу, а особенно её начало. Тот чудесный миг, когда «уходят башенки вокзала и удаляется причал», когда остался позади психоз, называемый «сборы в дорогу и прощание с родными и близкими», и вы обретаете свободу, покидая заботы и суету. Вы покачиваетесь на полке вагона или на сиденье автомобиля, пристегиваетесь к креслу в салоне воздушного лайнера или стоишь на палубе водного в блаженном состоянии безответственности, в нирване дистанции между пунктами А и Б, в восторге начавшихся перемен, и всё это трижды искупает все неудобства путешествий. Примерно в такую эйфорию я и впала, когда, оплатив билет, забралась на полупустой второй этаж автобуса и села у окна, словно перед экраном телевизора.
Описав дугу по улицам Гастингса, автобус выехал на набережную и полетел, мягко покачиваясь, мимо плоских, как лист фольги, золотых от солнечных лучей вод Английского пролива — все-таки неверно здесь, в Англии, называть его Ла-Маншем, хоть мне и показалось, что там, вдали, виднеется полоса французской земли. Скорее всего, то был мираж. Мелькнула за окном знакомая площадь с памятником и то место, где я ступила на землю Гастингса три дня назад… дальше, дальше, мимо пышных зелёных изгородей и причудливых