Читать интересную книгу Черно-белое кино (сборник) - Юрий Левитанский

Память

1

Бездна памяти, расширяющаяся Вселенная,вся из края в край обжитая и заселенная,вместе с вьюгами, снегопадами и метелями,как реликтовый лес не вянущий, вся зеленая.Бездна памяти, беспредельное мироздание,расходящиеся галактики и туманности,где все давнее только четче и первозданнее,очевиднее и яснее до самой малости.Расширяющаяся Вселенная нашей памяти.Гулкой вечностью дышит небо ее вечернее.И когда наши звезды,здесь умирая,падают,в небе памяти загорается их свечение.И уходят они все дальше путями млечными,и, хранимое небом памяти, ее безднами,все земное мое ушедшее и минувшеес высоты на меня очами глядит небесными.И звучат, почти как земные, только пронзительней,погребальные марши, колокола венчальные,и чем дальше даль, тем смиреннее и просительнейэти вечные очи, эти глаза печальные.Бездна памяти, ты как моря вода зеленая,где волна к волне, все уходит и отдаляется,но вода, увы, слишком горькая и соленая,пьешь и пьешь ее, а все жажда не утоляется.И опять стоишь возле этой безлюдной пристани,одиноко под небесами ночными темными,и глядишь туда все внимательнее и пристальней,еще миг один – и руками коснешься теплыми.

2

Небо памяти, ты с годами все идилличнее,как наивный рисунок, проще и простодушнее.Умудренный мастер с холста удаляет лишнее,и становится фон прозрачнее и воздушнее.Надвигается море, щедро позолоченное,серебристая ель по небу летит рассветному.Забывается слишком пасмурное и черное,уступая место солнечному и светлому.Словно тихим осенним светом душа наполнилась,и, как сон, ее омывает теченье теплое.И не то что бы все дурное уже не помнилось,просто чаще припоминается что-то доброе.Это странное и могучее свойство памяти,порожденное зрелым опытом, а не робостью, —постепенно воспоминанья взрывоопасныето забавной, а то смешной вытеснять подробностью.И все чаще мы, оставляя как бы за скобкамии беду, и боль, и мучения все, и тяготы,вспоминаем уже не лес, побитый осколками,а какие там летом сладкие были ягоды.Вспоминается спирт и брага, пирушка давняя,а не степь, где тебя бураны валили зимние,и не бинт в крови, и не коечка госпитальная,а та нянечка над тобою – глазищи синие.Вспоминаются губы, руки и плечи хрупкие,и приходит на память всякая мелочь разная.И бредут по земле ничейной ромашки крупные,и пылает на минном поле клубника красная.

3

Небо памяти, идиллический луг с ромашками,над которым сияет солнце и птица кружится,но от первого же движенья неосторожногосразу вдребезги разлетается все и рушится.И навзрыд,раздирая душу,клокочут зановоте взрывные воспоминанья, почти забытые.И в глазах потемневших дымное дышит зарево,и по ровному белому полю идут убитые.Прикипают к ледовой корке ладони потные.Под руками перегревается сталь каленая…И стоят на столе стаканы, до края полные,и течет по щеке небритой слеза соленая.

Ожидание Катерины

Осенняя роща, едва запотевший янтарь,и реки, и броды.Пора опадающих листьев, высокий алтарьпритихшей природы.Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь?Живу ожиданием встречи.А все, что меня окружает, – всего только лишькануны ее и предтечи.Чего ожидаю? Зачем так опасно спешувсе метить особою метой?Живу ожиданьем, одним только им и дышу,как рощею этой.Осенняя роща, о мой календарь отрывной,мой воздух янтарный,где каждый березовый лист шелестит надо мной,как лист календарный.О мой календарь, упаси и помилуй меня,приблизь эти числа!Иначе все дни и все числа без этого днялишаются смысла.Живу ожиданьем, помилуй меня, календарь, —живу ожиданием встречи.…Осенняя роща, природы священный алтарь,и теплятся свечи.

Испытанье тремя пространствами

… И вот, когда моя заблудшая звездадостигла самого, казалось бы, зенита,и я подумал с облегчением – finita,то бишь, окончена комедия моя;когда, казалось мне, приспел уже конецвсем злоключениям души моей и тела,и он дошел уже до крайнего предела,их мимолетный кратковременный союз, —в тот час мне голос был. И вещий голос тот,как бы из будущего времени идущий,мне предрекал мою судьбу, мой день грядущий,хотя скорее предлагал, чем предрекал.Но выходило, тем не менее, что ятак задолжал уже и дьяволу, и богу,что должен в новую отправиться дорогудля очищенья моей плоти и души.Что ко всему я должен был на этот раз,перетерпев неисчислимые мытарства,не три каких-нибудь там царства-государства,но три пространства безымянных пересечь.И, видно, чувствуя, как тает на глазахмой прежний пыл, моя уверенность былая,приободрить меня хоть как-нибудь желая,он приобщал меня к премудрости своей.И он сказал: – Запомни истину сию,и пусть она в твой трудный час тебе поможет:чему не должно быть, того и быть не может,а то, что быть должно, того не миновать…

1

И с этим в первое пространство я вступил.И этим первым было белое пространство.Его безжизненной окраски постоянствовселяло ужас и могло свести с ума.Передо мной лежал огромный белый мир,до горизонта словно выбеленный мелом,и посреди его, в пространстве этом белом,зияло пятнышко неясное одно.Там, на снегу почти стерильной белизны,стояла старая заржавевшая койка,и было странно мне понять, и было горьковдруг осознать, что это я на ней лежу.Да, это я на ней распластанный лежал,как бы от смертного уставший поединка,и только острая серебряная льдинкатихонько ёкала и таяла в груди.Уже я звал к себе на помощь докторов —эй, кто-нибудь, хотя б одна душа живая!..И в тот же миг, из белой бездны выплывая,мой доктор,Фауст мой,возник передо мной.И он сказал мне:– Этот зыблющийся светпускай, мой друг, вас не страшит и не смущает.Ведь белый цвет, он, как известно, совмещаетв себе всю радугу, семь радужных цветов,и, пропустив его сквозь сердце, как сквозь призму(сквозь эту острую серебряную льдинку),мы расщепим его на части составныеи жизни цвет вечнозеленый извлечем.Ибо сказано было —чтобы приготовить эликсир мудрецов,или философский камень,возьми, сын мой, философской ртутии накаливай,пока она превратитсяв зеленого льва.Ибо история философского камня,о друг мой,есть история души очищающейся,история святых и героев.Ибо даже металлы, мой друг,пораженные порчей,и те возрождаются —несовершенное становится совершенным.И еще было сказано —что бы там мудрецы ни писалио высях небесных,малейшие силы души моейвыше всякого неба!..Поэтому,друг мой,вставайте,и да свершится то,чему должно свершиться.… И мы пошли.Мы снова шли в белесой мглемеж твердью неба и земною этой твердью,как между жизнью ускользающей и смертью,исподтишка подкарауливавшей нас.Мне было странно сознавать, что, лежа там,на той же койке, неподвижен, как полено,я вслед за Фаустом иду одновременно,и там и здесь одновременно находясь.Так минул день, и минул год, и минул век,а может, миг, понеже, времени не зная,ни твердь небесная, ни эта твердь земнаянам ни малейших не являли перемен.И лишь однажды мы увидели – вдали,у самой кромки заметенного оврага,неспешно двигалась нестройная ватагакаких-то призрачно мерцающих теней.Там, над нелепым этим шествием ночным,в немом пространстве без конца и без начала,негромко музыка какая-то звучала,сопровождаемая скрежетом костей.Простой мотив, легко пробивший тишину,ее, как паузу случайную, заполнил.Но я мотива, к сожаленью, не запомнил,хотя слова отлично помню наизусть.

Хор ночных теней

Мы бесплотные духи,мы тени,мы стали скелетами.Были сильными,были могучими,были атлетами.А пот ом наши душипокинули наши тела.Вот какие дела.Мы и пиво пивали,и кашу едали с котлетами.Киверами блистали,мундирамии эполетами.А пот ом наши душипокинули нас навсегда.Вот какая беда.Мы блондинами были,мы жгучими были брюнетами.Были смердами,были царямии были поэтами.А пот ом наши душиумчались в небесную дальВот какая печаль,вот какая печаль,вот какая печаль…

Стихало пенье, замирали голоса,и лишь один из удалявшихсясо злостьюнам погрозил рукою скрюченной,и костью,берцовой, кажется,вдогонку запустил.И Фауст молвил:– Что поделаешь, мой друг!Издержки прошлого. Дурное воспитанье.Зато сегодняшнее ваше испытаньевы с честью выдержали, должен вам сказать.Но торопитесь, ибо день вчерашний наш,хоть и блистательным увенчанный эффектом,он все равно минувший день,плюсквамперфектум,а наша цель —футурум первый и второй.И твердо помните – вам истина сияв ваш трудный час еще послужит и поможетчему не должно быть, того и быть не может,а то, что быть должно, того не миновать.

2

И с этим в новое пространство я вступил.И этим новым было красное пространство.Его окраски темно-красной постоянстводышало пламенем и резало глаза.Передо мной лежал огромный красный миримевший форму человеческого сердца,и где-то в нем зияла крохотная дверца,напоминавшая разрез или разрыв.И это красное —и все, что было в нем, —еще работало,пульсировало,билосьбезостановочно,хотя и торопилось,как будто близящийся чувствуя конец.И мы брели, неспешно двигаясь опятьмеж твердью неба и земною этой твердью,как между жизнью ускользающей и смертью,на всем пути подкарауливавшей нас.Но было все вокруг огнем озарено —дымились печи и попыхивали горны,неукоснительно послушны и покорнынеутомимым человеческим рукам.Темнели ссадины на спинах и плечах,натужно дыбились натруженные вены,но были руки их легки и вдохновенны,и дерзновенны одержимые глаза.– О, посмотрите же, —сказал мне Фауст, —обратите вниманье на них,на этих людей —они не подвержены лени,не ходят в гордых одеждах,но прилежно занимаются своими работами,обливаясь потом у своих печей.Обратите вниманье, мой друг,они и не пробуют тратить время на развлеченья,но лабораториям своимпреданы бесконечно.Они покрыты сажей, мой друг,подобно кузнецам и рудокопам,и не гордятся нисколькокрасивым и чистым своим лицом……Я слушал Фауста,и все в его речах,в его словахдо глубины меня пронзало,но что-то главное все время ускользало,не достигая разуменья моего.И я спросил его:– К чему ж он, этот мир,так странно сплавленный из пламени и крови?И он ответил мне, слегка нахмурив брови:– О да, вы главного не поняли, мой друг!Ибо главное, —говорил Фауст, —главное —это философский камень,а суть его —красные капли,кровь человеческая,дитя,увенчанное пурпуром царским.Сказано же недаром —начинай работу при закате солнца,когда красный муж и белая женасоединяются в духе жизни,чтобы жить в любви и спокойствии,в точной пропорцииводы и земли.Землю же, сказано,от огня отдели,тонкое от грубого,с величайшею осторожностью,с трепетным тщанием.Тонкий легчайший огонь,взлетев к небесам,тотчас жевозвратится на землю сам,сам низойдет на землю.Так вот свершится,сказано было,единение всех вещей,горних и дольних.И вот уже,сказано было,вселенская славав дланях твоих.И вот уже —разве не видишь? —мрак убегает прочь!..Вот суть.Вот главное.Цвет крови и огня,их красный цвет,символизирует рожденье, —в нем вы обрящете, мой друг, вознагражденьеза все мытарства бесконечные свои!..…Меж тем от нас уже совсем невдалеке,за плотной занавесью зарева и пыли,вставали башенки старинные и шпили,и это был, конечно, город Виттенберг.Оттуда, с узких этих улочек кривых,перекрывая адский грохот и шипенье,к нам донеслось на миг размеренное пенье,и мы умолкли и прислушались к нему.

Песня виттенбергскнх алхимиков

Раскалились кирпичи,дым кругом и пламень.Ты варись, варись в печи,философский камень.Дух синильной кислоты,олова и ртути.Мы хоть ликом не чисты,но чисты по сути.Мы из жди, господа,золото добудем.Не добудем – не беда,горевать не будем.Мы привычны с давних пор,мы не знаем страха —пусть грозит нам хоть топор,пламя или плаха.Век нам кончить сужденоадом, а не раем.Мы горим, горим давно —всё не догораем.

И едва песня затихла, Фауст сказал мне: