«пайки») бытийного времени. В процессе начальных разговоров с Л. Шишкиной мне показалось, что это своеобразная манера, имеющая в глубинном замысле намерение как-то разжалобить и расположить к себе собеседника. Но нет, эта проекция сконструирована Любовью Ивановной не с расчетливой хитростью. Она присуща ее органично. Именно поэтому пространство нашего довольно продолжительного общения всякий раз образовывалось неторопливыми круговыми ходами, в процессе которых память респондентки наворачивала все новые подробности прошедшей жизни. И это общее движение очень редко приостанавливалось в точках подытоживания и осмысления собственной судьбы, причем чаще всего в форме молчаливых пауз, горестных вздохов и кратких реплик. Мне кажется, это не столько характеристика индивидуальной дискурсивной манеры крестьянского жизненного мира, сколько ее отчаянно тоскливый вариант, для которого можно было бы употребить выражение «русская хандра», если бы не отчетливо заметная коннотация этой формулы, прямиком отсылающая нас из глубин крестьянских миров в социальный «верх», в «свет», где обитают и обмениваются разными разговорами автоматически рассуждающие и заведомо сытые люди.
– В сорок первом году война началась. А я как раз училась на курсах, в Вольской школе. А в сорок втором году, через год, я эту школу кончила, школу механиков. Еду оттуда, заезжаю в Саратов. Иду по улицам, смотрю. Вижу, написано: «Начальник области». Это там, где цирк. Я захожу туда. Меня милиционер пропускает. Иду к начальнику. Говорит мне начальник: «В чем дело, гражданочка? Товарищ Шишкина…» Я ему говорю: «Вот мои документы. Я окончила школу механиков на отлично. Я механик, тракторист, комбайнер. А юбку узлом связываю – мне стыдно середь молодежи работать». Он спрашивает: «Как так?!» А я ему отвечаю: «Вот так! Тут мне не оплачивают, говорят, что, мол, неурожай, и тут мне не оплачивают – не знай почему. Говорят – перерасход горючего, что ль?» А тогда как было – на заправку едешь, а карбюратор постоянно течет. И с меня высчитывали за перерасход горючего. Работаешь, работаешь, а денег-то очень мало. Теперь он мне и говорит: «Товарищ Шишкина! Немножко вы ошибочно зашли сюда. Нужно вам в сельхозотдел обкома. Это на Советской улице. Там есть отдел кадров, он специально над вами работает. Сейчас напишу вам адрес и позвоню туда». Ну, звонит он туда, в обком: «Вот к вам прибудет такой-то товарищ, она комбайнерша. Прошу выслушать ее и дать ей помощь…» А война идет на дворе! Ну, прихожу в обком. Меня туды пропустили, там опять же милиционер, а дальше – комнаты, комнаты. Прихожу, а мне уже из ящика вынимают новый шевиотовый костюм. Вот не хвастаю! Потом выделяют двадцать метров мануфактуры, на детей. Получать это нужно на заводе тракторных деталей, на Шарике. Ну, туда поехала, взяла. А оттуда опять в город, в центр – на Радищевской улице, в горкоме, получить трикотаж, обувку, то да се. А еще от горкома ларек на Сенном базаре был. Туды меня командируют, а там все, с ног до головы: лифчики, трусы, чулки, полотенца. Веришь, я мешок набрала! Вот не хвастаю! Вот как область мне помогла. Я только торкнулась, и мне такая помощь оказалась. (Растроганно всхлипывает.)
Я в войну работала в МТС, стендистом. Через стенд трактора пропускала, мощность двигателя устанавливала. И все ему, трактору, регулировала – клапана, зажигание, распределение. Чтоб он сразу на борозду поехал. А война идет! А стенд мой – работает, ремонт тоже идет. Моторы комбайновые ремонтирую. Теперь, заведующего мастерской, последнего, у нас взяли. Был до этого он под бронью. А теперь его взяли на войну. А тут движок встал. Вся мастерская стоит. Мне говорят: «Товарищ Шишкина, пусти, пожалуйста, движок! Станки заработают». Это было в Сокуре, в эмтээсе. Теперь, это, я говорю: «Да я не успею – у меня стенд и все такое…» А они: «Ну, ничего…» Пустила я движок, и вся мастерская работала, на мне. А люди работали все больше женщины. Женские бригады. Жили там, в Сокуре. Приезжали домой только на выходной. Теперь – пущу движок, станки токарные работают. Трактора-то надо ремонтировать, выпускать – посевная, чай, не за горами. Война идет. Меня даже в баню не отпускали, не было времени. А у меня стенд работал – на вентиляцию погон, и на трактор погон. Стану на шкив погон одевать, а сама думаю: «Да хоть бы у меня туда рука пролетела, под шкив! Бюллетень бы дали, хоть в бане помыться!» Нет, не пролетает. Я разута, раздета. Хохлы – эх, хохлы хорошие люди! – валенки мне подшили. А весной я шоферю, политотдельца вожу по тракторным и посевным отрядам. Потом, когда уборочная начинается, я сажусь на комбайный (sic! – В.В.). Уборочная сошла, я трактора ремонтирую, через стенд прогоняю! Работала, работала, сколько силы потеряла! И живу! Видно, своей закалкой живу. Удивительно! Ведь разута, раздета была я всю жизнь! И не зябла. Обувки хорошей никогда у меня не было. Так что я хорошей жизни никогда не видала! Вот сейчас хоть у меня уголок есть.
Как-то, вот, вожу политотдельца. По отрядам. На машине. А их в политотделе было три лица. И директор МТС – он четвертый. Я фактически работаю у директора, подчиняюсь директору МТС, а политотдел – вожу. Тоже подчиняюсь. Таперя, поехали мы в райпотребсоюз, в Вязовку. Это было в войну. Приехали в Вязовку, на базу райпотребсоюза. Он мне и говорит, политотдел: «Товарищ Шишкина, человека бы надо!» Я спрашиваю: «Какого человека?» Он говорит: «Да вот я хочу муки взять, ее бы надо погрузить в машину». А он на три человека хочет муки взять, на весь политотдел. Тогда я ему говорю: «А на кой человека-то?!» Я тогда сильная, здоровая была. И потом – где я ему буду искать человека-то?!.. Я ему говорю: «Подымай на меня мешок, и все тут!» А он: «Что вы, что вы, товарищ Шишкина! Вам, женщине, разве можно мешки таскать?!» Я говорю, думаю про себя: «Ах, – оп твою мать! А это можно, как ты мне велишь – с этой машины скаты сними, на другую переставь, даю пятнадцать минут, поездку сорвешь, будешь отвечать!» Это можно?! Колесо-то – тяжелее мешка! Ну, я так сперва подумала, а потом взяла и прямо эдак ему и сказала! Ну, подымает он мне мешок на спину, я вынесла со склада, погрузила. Поехали в райпотребсоюз. Ему нужно было набрать трикотаж, для трактористов – махорки, спичек, всего. Приезжаем туды, он все в мешок набирает. А махорку – в кашемировый платок, чтобы трактористам выдавать, которые перевыполняют норму. Набрал. Теперь – масла