– Был долгим, – ответила она, начиная собирать игрушки.
Они с минуту помолчали.
– Нам нужно заехать в супермаркет по дороге домой, – рассеянно проговорила Арриетта. – Что ты хочешь на ужин?
Хенк посмотрел на Арриетту.
– Тебя, – ответил он, и голос его звучал чуть глуше, чем обычно.
Неужели Хенк собирается поужинать Арриеттой? Я не понимал, что он имеет в виду. Она оставила свое занятие, подняла на него глаза и тихонько рассмеялась.
– Что ж, придется об этом позаботиться, – проговорила она.
Время вдруг словно остановилось в этот момент, когда Хенк и Арриетта улыбались друг другу. Я понял, что вижу нечто новое – тот тайный мир взрослых, о существовании которого я тогда только начал подозревать. Когда мое тело стало с возрастом меняться и стулья, которыми я пользовался годами, постепенно становились мне малы, когда меня пришлось регулярно брить, я начал ловить намеки на происходящее между взрослыми, намеки, которых никогда прежде не замечал. Они меня интриговали.
И теперь чувствовалось нечто особенное в голосах Хенка и Арриетты, какая-то особая нежность в них самих и в улыбках, которыми они обменивались. Я не понимал, что это такое, но когда Хенк смотрел на свою жену, а она улыбалась, воздух между ними в эти несколько кратких мгновений звенел. Потом они отвели друг от друга взгляд, и это мгновение исчезло.
– Расскажи мне о них, – попросил Хенк, обводя рукой пустую комнату.
Они вернулись в свое обычное состояние так же быстро, как минуту назад ушли в какой-то мир, мне незнакомый.
– О ком?
– О здешних детях. Я приезжаю сюда каждый день, но ничего о них не знаю.
Арриетта села рядом с Хенком и начала рассказывать ему о тех детях, которых я знал так хорошо. О Робби, который сильно пострадал, когда машина его отца врезалась в кузов груженного углем грузовика, и который теперь часами плакал. О Кэти, у которой был врожденный дегенеративный синдром; она так любила поесть, что ей дали прозвище «маленькая толстушка». О Дженнифер, которая родилась с мозгом размером с куриное яйцо, поскольку ее мать заболела во время беременности, и которая кричала от радости всякий раз, когда в конце дня видела отца. Об Эльмо, Джурике, Хабо и Тиан; о Дорси, Джозефе, Джеке и Надин – о каждом у Арриетты находился свой рассказ. А еще были другие дети, которые появлялись и исчезали настолько быстро, что я не успевал запомнить их имена, – как та маленькая девочка с врожденной задержкой развития, изнасилованная собственным дядей, который в заключение всех жестокостей поджег ее гениталии.
– А этот парень? – наконец спросил Хенк, указывая на меня.
– Мартин?
– Да.
Арриетта стала рассказывать ему мою историю, и Хенк молча слушал ее, пока она не закончила.
– Его случай – самый печальный, – сказал он, глядя на меня.
– Почему?
– Потому что он таким не родился. Он был здоров, а потом его родителям пришлось смотреть, как страдает их ребенок, не зная причин этого. Не уверен, что я смог бы такое вынести.
Арриетта обняла его, и они вместе посмотрели на меня.
– Никто из нас не знает, что он способен вынести, пока от него этого не требуется, – мягко сказала она.
29: Целитель
Заглянув однажды в тайный мир Хенка и Арриетты, я стал повсюду искать признаки любви, поскольку обнаружил, что увиденное мною – большая редкость. Это было не похоже ни на что из того, что я знал, и я надеялся еще хоть разок увидеть это. Хотя ждать пришлось долго, мне повезло вновь увидеть любовь, когда мне было около 19 лет.
Как-то у отца состоялась деловая встреча с человеком, с которым он прежде не был знаком, и потом, когда они вместе обедали, этот мужчина обратился к отцу с вопросом.
– Как дела у вашего сына? – спросил он.
– У которого? – удивленно спросил отец в ответ.
– У того, который умирает, – уточнил его собеседник.
Ярость охватила отца, когда ему задали вопрос о самой сокровенной части его семейной истории. Но что-то в этом человеке вызвало у него интерес, и в тот же вечер я услышал, как папа рассказывал маме об их разговоре.
– Он хочет взглянуть на Мартина, – сказал отец. – Он целитель и полагает, что сможет лечить его.
У матери не было причин отказываться, потому что она давным-давно смирилась с тем, что разрешить тайну моей болезни традиционная медицина никогда не сможет. Так что спустя несколько недель папа привез меня в квартирку в пригороде, где невысокий седовласый человек с бородой ждал нас.
Он сказал, что его зовут Дейвом, и я сразу же понял, что Дейв – человек добрый: когда он смотрел на меня, его глаза так и лучились светом. Меня вынули из коляски и уложили на кровать. Дейв умолк и стоял совершенно неподвижно, закрыв глаза и держа ладони в нескольких сантиметрах от моей груди. Затем он начал двигать ими вверх и вниз вдоль моего тела, следуя его контурам, но не касаясь. Я чувствовал, как мою кожу покалывает от волн тепла.
– Аура вашего сына раздроблена, – наконец сказал Дейв отцу. – Это редкий случай, но так бывает, когда случается какое-то травматическое переживание.
Затем Дейв опять умолк и за весь следующий час заговорил лишь однажды, сказав отцу, что, похоже, у меня проблемы с желудком, потому что в этой области он ощущает боль. Я не мог понять, откуда ему известно то, чего не знал ни один из врачей, и это меня пугало. Но Дейв больше ничего не говорил, он снова замолчал и продолжал работать.
– Могу ли я заплатить вам за потраченное время? – спросил мой отец, когда Дейв наконец закончил.
– Нет, – ответил тот. Он ни разу не взял с моих родителей ни гроша, хотя продолжал встречаться со мной каждую неделю в течение следующих трех лет. Было такое ощущение, что Дейв чувствует себя призванным лечить меня, и его вера была настолько сильна, что он не мог не действовать.
Всякий раз во время наших встреч на его лице появлялось выражение полной сосредоточенности, когда он пытался вскрыть глубокий резервуар самоисцеляющей энергии, который, как он полагал, скрывается в моем теле. Ведя руками по воздуху в нескольких сантиметрах над моим телом, он словно наносил на карту участки ауры, поврежденные моей болезнью. С неподвижным лицом, умиротворенным и расслабленным, с закрытыми глазами, он сосредоточенно старался исцелить меня. Затем, когда сеанс лечения заканчивался, черты его лица вновь оживлялись.
Месяцы превращались в годы, и, насколько могли судить окружавшие меня люди, в моем состоянии не происходило никаких улучшений. Но вера Дейва не поколебалась. Он по-прежнему встречался с нами раз в две недели и вновь склонялся надо мной, водя руками, и на лице его появлялось самое полное выражение умиротворенности и сосредоточенности, какое я только видел в своей жизни.