Казалось, время застыло, пока мама продолжала озвучивать слова из сексуального словаря. С каждой проходящей секундой мне все сильнее хотелось, чтобы она остановилась; все во мне восставало против того, что я сделался невольным заложником ее желания позаботиться о моей полной информированности. Только когда мама наконец решила, что сказанного достаточно, я смог попросить ее хорошенько запрятать эту таблицу среди остальных – в таком месте, где только я смог бы ее найти.
Уже тогда я подозревал, что стану пользоваться ею не так уж часто, а теперь точно знаю, что не буду делать этого, глядя на девушку, стоящую передо мной. Слова, которые есть в моем распоряжении, слишком холодны, от них отдает клиникой. Кажется, разговор с женщинами – это скорее понимание пауз между словами, чем самих слов, интерпретация безмолвных нюансов, которые означают столь многое. Но я понятия не имею, как это делается. Я ничего не знаю. Рассчитывает ли эта девушка, что я ее поцелую? А если рассчитывает, то что мне делать? Хочет ли она, чтобы я потянулся к ней, – или я должен сидеть и ждать, пока она поцелует меня? А если она это сделает, то как тогда целоваться? Я никогда прежде никого не целовал. Список вопросов в моем сознании становится все длиннее и длиннее, пока оно едва ли не зависает – точь-в-точь как компьютер, когда от него требуют слишком многого.
– Знаешь ли ты, что Козероги и Весы несовместимы? – внезапно спрашивает девушка.
Я, честное слово, не понимаю, о чем она говорит. И решаю сменить тему.
– На каком факультете ты учишься? – вывожу я вопрос на алфавитной доске.
– На экономическом.
Я не очень хорошо себе представляю, кто такие экономисты, но вряд ли они обычно ходят с бабочками на голове. Я молчу, размышляя, что сказать дальше, а девушка продолжает покачиваться передо мной.
– Пойду поговорю с друзьями, – вдруг решает она. – Пока!
Она устремляется куда-то в толпу, и я вновь остаюсь один. Придет ли ко мне когда-нибудь понимание? Мои глаза обшаривают комнату, я разглядываю парней и девушек, танцующих и болтающих, смеющихся над шутками друг друга, наклоняющихся друг к другу. Одна пара целуется, другой парень обнял какую-то девушку за плечи. Я гадаю, смогу ли я когда-нибудь осилить тот код, который даст мне доступ в этот мир.
– С тобой все в порядке?
Это Эрика. С ней, по крайней мере, легко общаться, поскольку мы оба понимаем, что между нами нет ничего, кроме дружбы. Эрика занимает особое место в моем сердце, потому что за прошедшие три месяца она показала мне очень многое из того, что может предложить этот мир.
До нашей встречи родители брали меня с собой в магазины и в кино. Я знал, что никогда не забуду тот первый момент в этом сумеречном мире, когда зрители подняли головы, заиграла музыка и гигантские лица размером с небоскреб возникли на экране. Я едва мог поверить, что все это происходит на самом деле. Почему же тогда это чудо оставляет всех окружающих столь равнодушными? Я не видел на их лицах ни зачарованности, ни восторга и думал: неужели можно настолько привыкнуть к радости, что перестаешь ее замечать?
Но благодаря присутствию Эрики я теперь видел, как живут люди моего возраста. Я познавал удовольствия поедания гамбургеров в «Макдоналдсе», праздного времяпрепровождения в блужданиях по торговому центру и дегустации печенья, которое она только что испекла в духовке. Мы с ней побывали в ботаническом саду и в детском приюте, где гладили по голове брошенных младенцев, которые умерли бы без доброго человеческого прикосновения. Я хорошо понимал это чувство.
Все это приводит меня в восторг, и Эрике, похоже, нравится показывать мне мир. Она особенный человек. Не считая моей семьи и тех, кому платят за заботу обо мне, она первая, кто без вопросов принимает мои физические ограничения. Рядом с Эрикой я понимаю, что они – лишь часть того, что меня определяет, но далеко не всё, и она обращается со мной так же, как стала бы обращаться с любым своим другом. Она ни разу ни словом, ни взглядом не заставила меня ощутить себя бременем, которое ей стыдно таскать с собой. Даже когда я оставался у нее ночевать и ей приходилось усаживать меня на унитаз или поднимать с него, одевать и раздевать меня, она делала это с легкостью. Заботу вопреки отвращению легко распознать, но у Эрики нет таких проблем. Возможно, именно поэтому я могу, оставаясь у нее ночевать, спать по нескольку часов подряд, освобожденный на одну драгоценную ночь от своих ночных кошмаров.
– Ты готов уйти? – спрашивает Эрика.
Мы покидаем вечеринку вместе с Дэвидом и Иветт, переходим через дорогу к дому Эрики. Когда мы добираемся до лестничного пролета, ведущего к ее квартире, Дэвид и Эрика помогают мне встать с коляски и поддерживают на руках мой вес, пока я медленно, шаркая, переставляю ноги со ступеньки на ступеньку. Я улыбаюсь, слушая, как они болтают о том, кто, где, чем и с кем занимался. Хотел бы я понимать, что все это значит!
– Жаль, что твоя первая вечеринка оказалась не ахти, – говорит Эрика, когда мы входим в ее квартиру. – Музыка была ужасная, правда?
Не знаю, как насчет музыки, но вечеринка, несомненно, была незабываемой.
28: Хенк и Арриетта
Любовь между мужчиной и женщиной всегда интересовала меня: как она течет и меняется, подобно живому созданию, как раскрывается в тайных улыбках или мучительных разговорах. Наверное, она так завораживала меня потому, что острее всего напоминала мне, насколько я одинок.
Впервые я увидел любовь вскоре после того, как снова пришел в сознание. В то время женщина по имени Арриетта работала в нашем стационаре, а ее сын, Герман, был там учеником. У Арриетты была еще дочь по имени Аня, девочка примерно трех лет, и в тот день она была вместе с нами в стационаре, пока мы ждали приезда моего отца. Я знал, что муж Арриетты, Хенк, вскоре приедет, чтобы забрать свою семью домой, и все внутри меня трепетало от предвкушения его приезда, потому что на бедре у него всегда висела кобура с пистолетом. Хенк служил в полиции, и хотя я уже не раз видел его пистолет, мне все равно не верилось в эту удачу – видеть так близко настоящего полисмена.
Хенк понял, увидев меня, лежащего на матраце на полу, что Арриетте придется дожидаться, пока меня заберут. Я видел, как он целует Арриетту, прежде чем усесться за столик и развернуть газету – точно так же, как и всегда. Герман и Аня играли на открытой веранде. Когда Арриетта вышла за порог, чтобы посмотреть, как там дети, я видел, как контуры ее груди вырисовываются под тонкой тканью ее блузки, пронизанной солнечным светом.
– Как у тебя сегодня прошел день? – спросил Хенк Арриетту, когда она вернулась в комнату.