страдать. Я… ничего не понимаю. В голове – каша. Нутро рвет, как от взрыва. Распирает. Как могла я?.. мы с ним?.. Как могла вот так повернуться моя бедная жизнь? Что это? Как назвать? Везение или справедливость?
Со мной происходит странное и страшное. Все гораздо серьезнее, чем я думала в первую встречу с ним. Неужели такое переживает каждый человек? Полная потеря рассудка… Отчего я смеюсь? Почему не могу уснуть? Я будто… пьяна. Сильно пьяна. Без алкоголя. Мы с ним… Илья! Илья… Илья. Илья. Если я напишу это тысячу раз, станет ли мне легче? Никогда. Мне уже никогда не станет легче.
Илья Алексеевич! Моя жизнь – это предисловие к встрече с Вами… это… это… невероятно. Вы живой человек, не литературный персонаж, в которых я обычно влюбляюсь! И я небезразлична Вам. Вы – лучшее, что было со мной!.. Как хочется, но как трудно, почти невозможно, выговорить рядом с Вами все, что чувствуется, мыслится, переживается… Я неожиданно оказалась так переполнена словами, эмоциями и мыслями, что удивительно даже, как не лопается на мне кожа!.. Я – бесконечный источник! Черная дыра! Квазар! Ха! Кто угодно, что угодно, лишь бы – ради Вас, Илья!
Ваше присутствие открыло во мне неисчерпаемый запас… чего? Не знаю. Но Вы, кажется, знаете, и очень хорошо знаете. Ведь Вы начали извлекать это из меня, как фокусник извлекает бесконечно длинный платок из рукава… Вы делаете это так по-детски непосредственно, словно… впрочем, по-детски непосредственно Вы делаете все: смотрите, смеетесь, говорите, ходите, поворачиваете голову, улыбаетесь… Вы – ребенок в теле привлекательного мужчины, и нет в мире ничего более удивительного, чем Вы, Илья Алексеевич!
Я… мы с Вами…»
На этом запись обрывалась. Лена смогла заснуть только к пяти утра. К восьми нужно было подниматься на учебу, но это не волновало ее, ведь она была непоколебимо счастлива. И даже испытывая резь в глазах и жуткую головную боль, широко улыбалась, вскидывая голову и вспоминая об Илье Алексеевиче.
Сам Вилин тоже все время вспоминал о Луни, точнее, он даже не переставал о ней думать, но немного в ином ключе, нежели девушка. После этой встречи, когда они проговорили несколько часов кряду, Лене казалось, что ее чувства взаимны, но на самом деле Илья Алексеевич питал всего лишь удивление и радость от такого необыкновенного знакомства. Да, он был одурманен и счастлив, как и Лунь, смотрел куда-то вдаль горящими глазами и тихо улыбался, а внутри него словно ползли потоки вулканической лавы… медленно, но неумолимо, обугливая на своем пути все, что было там прежде. В особенности – зарождавшийся кризис среднего возраста.
Так же, как и Лене, Илье до конца не верилось в происходящее. Ни разу прежде он не встречал настолько удивительных людей, как Лунь, и при этом настолько похожих на него самого. Это почти стопроцентное сходство выбило его из колеи. Мужчине хотелось чаще видеться и общаться с девушкой, узнать ее как можно глубже, исчерпать до капли, ведь он имеет на это право, он был убежден в этом. Чем лучше он узнает ее, тем легче будет разобраться в себе.
Илья Алексеевич подсознательно понимал, что инициировал в Лене прежде скрытый потенциал, и в этом было нечто новое для него, волнительное, даже будоражащее… Уже по пути домой после их первой безумной прогулки, воспоминания о которой таились в плотном тумане, Вилин знал, точно знал, что уже привязался к Луни сильнее, чем к кому-либо ранее.
Все те странные смутные намеки о бренности его существования, об отсутствии во всем какого-либо смысла, которые делала ему жизнь последний год, все те тревожные, порой пугающие мысли о кризисе, духовном одиночестве, о тупике, в который он попал на четвертом десятке лет… весь этот плотный слой печали и тревог отодвинулся куда-то на задний план и затерялся там бесследно, хотя долгое время Илье казалось, будто ничто в мире не сумеет его отодвинуть, и дальше будет только хуже… Но Лунь сделала это так легко, играючи, словно смахнула крошки со стола… Илья был в восторге. Она сама не понимала, сколько в ней силы, чтобы менять людей и мир вокруг себя.
Лена вдохновляла его. Словно сам космос протянул руки из темной материи, усеянной мириадами мерцающих точек, взялся за горлышко опустошенного сосуда из хрупкого стекла, припал к нему и вдохнул внутрь энергию бесконечного пространства – прямо в глубину души. Именно так он ощущал себя – теперь уже постоянно.
«Вмешательство свыше», – повторял он себе, имея в виду не Бога, не провидение и не рок судьбы, а вечный баланс мудрой Вселенной. Знакомство с этой девушкой было именно тем, чего требовала его душа, и она получила то, чего ей недоставало. Спрос породил предложение. Саморегуляция. Так это называется?
Да, Лунь овладела его мыслями, но не так, как он сам поселился в ее голове. Вилин не был увлечен ею как представительницей противоположного пола – ни на йоту. Он помнил о жене и сыне, наличие которых стало для Лены полумифом, и, разумеется, у него даже в мыслях не было бросать их, потому что не было и повода. Ему казалось, он любит свою семью, и он действительно был примерным семьянином. Несмотря на то, что Ксения была очень практичной и рациональной особой, которой чуждо как вдохновение, так и тяга к искусству. Между супругами давно исчезло взаимопонимание, и иногда Вилин спрашивал себя, а было ли оно изначально?
Ксении всегда претила излишняя мечтательность мужа, которого она порой считала простачком. Молодая женщина не могла понять его странную оторванность от мира, и Вилин знал это, понимал, почему так происходит, часто думал об этом и сожалел. Сожалел не потому, что женился не на той, а потому, что Ксения всегда казалась ему «именно той», даже сейчас ему временами все еще так казалось, хотя душой он чувствовал – она чужая… И это огорчало его.
Илья Алексеевич несколько раз всерьез намеревался поделиться с женой своим секретом, тайной, главной мечтой всей жизни, иными словами, всем тем, чем так легко поделился с Лунью и ощутил себя понятым. Но каждый раз Илья, глядя в глаза жены, менял свое решение на противоположное – молчать, во что бы то ни стало молчать. Он не мог сделать этого, переступить границу, ибо глубоко в нем жило убеждение, что Ксения не поймет, не поддержит, не отзовется на искреннее движение его души.
И все же Илья Алексеевич был привязан к жене, пусть и не любил ее так страстно, насколько могла позволить его широкая душа. Ксения была неотъемлемой