— Только попробуй еще раз заговорить со мной снисходительным тоном, и я огрею тебя по твоей умной башке.
Кейдж поджимает губы, подозреваю, чтобы сдержать смех.
— Тебе нужно принять решение, Натали.
— Продолжать встречаться с тобой или послать тебя на хрен?
— Вот именно. О, есть еще одна вещь, которую тебе стоит обо мне знать, прежде чем ты примешь решение. — Кейдж переводит на меня взгляд. — Все настолько плохо.
Я вскидываю руки в воздух.
— Нечто похуже, чем гангстер?
— Я не могу иметь детей.
Мне показалось, что я ничего не говорила до его заявления. Хотя я и правда потеряла дар речи. Этот бесценный маленький секретик Кейджа просто лишил меня способности ясно выражать свои мысли.
Он воспринимает мое ошеломленное молчание как приглашение продолжать.
— Мне сделали вазэктомию, когда мне был двадцать один год. Я никогда не смогу подарить жизнь маленькому человеку. Мою жизнь. Это слишком опасно. Это было бы несправедливо. Так что тебе следует принять это во внимание, когда будешь решать, хочешь ли ты продолжать встречаться со мной. Я никогда не смогу подарить тебе детей, если ты этого захочешь.
Я моргаю ненужное количество раз. Прочищаю горло. Делаю глубокие-преглубокие вдохи.
Что, черт возьми, помогает.
— Знаешь, что? Слишком много информации для моего жесткого диска, чтобы обработать ее прямо сейчас. Больше не желаю это обсуждать.
Я скрещиваю руки на груди, тяжело вздыхаю и закрываю глаза.
Некоторое время мы едем молча, пока Кейдж не произносит очень тихо:
— Я дам тебе все, что ты попросишь. Все, о чем ты попросишь. Все, что ты захочешь иметь до конца своей жизни, ты получишь.
— Пожалуйста, прекрати сейчас же.
— О тебе будут заботиться вечно. Ты будешь моей королевой.
Я открываю глаза и недоверчиво смотрю на него.
— Королевой в бегах? Королевой, которая не сможет носить корону, потому что все враги короля увидят ее и захотят отрубить ее прекрасную голову?
Кейдж стискивает челюсти. Сквозь стиснутые зубы он говорит:
— Ты будешь под защитой.
— А ты уверен, что не путаешь это понятие с изоляцией?
— Я не собираюсь запирать тебя, если это то, о чем ты думаешь.
Мою грудь распирают эмоции, подступая к горлу, образуя комок, который мне приходится проглотить.
— Нет. Ты бы не стал меня запирать. Судя по тому, как это звучит, ты просто появлялся бы и исчезал из моей жизни, как и раньше, приходил бы и уходил, когда тебе заблагорассудится, снимал груз с плеч и исчезал бы в неизвестность, пока в следующий раз не решишь, что ты достаточно возбужден, и все это под видом того, чтобы уберечь меня от копов.
Кейдж начинает злиться. Я вижу это по тому, как он сжимает челюсти. В том, как изменился характер его дыхания. По тому, как он мертвой хваткой вцепился в руль.
Он хрипло произносит:
— Это не показуха. Это, мать ее, правда.
— Даже если бы я поверила тебе, Кейдж, почему я должна хотеть, чтобы это стало моей реальностью? Зачем мне все это нужно?
— Я не собираюсь пытаться убедить тебя в этом. Либо ты хочешь меня, либо нет, — огрызается Кейдж.
— Конечно, я хочу тебя! Я хочу тебя так, как никогда ничего не хотела до этого! Но тебе не кажется, что я уже достаточно натерпелась? Ты думаешь, мне стоит снова рискнуть своим сердцем, когда ты прямо сказал мне, кто ты и что ты, и в какие рамки будут загнаны наши с тобой отношения?
— Нет! — рычит он. — Я не это имел в виду! Именно это я, блядь, и говорю!
Кейдж сворачивает за другой угол. Мы едва не убиваем пешехода на пешеходном переходе.
Через несколько минут машина с визгом останавливается на моей подъездной дорожке. Прежде чем Кейдж успевает сказать еще хоть слово, я выхожу из машины и спешу к входной двери.
Когда я открываю ее, он успевает оказаться прямо за мной. Когда Кейдж захлопывает дверь, Моджо поднимает голову с того места, где лежит посреди гостиной, издает нерешительное «гав», а затем снова засыпает.
Клянусь, если бы в мой дом когда-нибудь ворвались грабители, эта собака привела бы их прямо сюда и показала бы им, где лежат мои драгоценности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не уходи от меня.
Кейдж хватает меня за руку и разворачивает лицом к себе.
— Не рукоприкладствуй.
— Ты же знаешь, я бы никогда не поднял на тебя руку, будучи в состоянии гнева.
— Серьезно? Потому что твои руки сейчас на мне, а ты зол.
Кейдж прижимает меня к груди, закрывает глаза и делает глубокий вдох. Выдыхая, Кейдж говорит сквозь сжатые челюсти:
— Черт тебя дери, женщина. Прекрати. Это. Нахальство.
— А что, собираешься перекинуть меня через колено, если я этого не сделаю?
Кейдж широко раскрывает глаза. Ноздри у него раздуваются. Губы вытягиваются в тонкую линию. И, черт возьми, он такой сексуальный, когда злится.
Сощурившись, Кейдж издает животный рык:
— Спровоцируй меня, и узнаешь.
Глядя ему прямо в глаза, я намеренно говорю:
— Я не позволяю тебе меня отшлепать.
Уверена, что любого другого этот животный звук, грохочущий в груди Кейджа, поверг бы в настоящий ужас. Для меня же он сродни извращенному удовольствию.
Потому что, как бы страшно он ни выглядел или какие бы звуки не издавал, я понимаю, что мне ничего не угрожает. Кейдж скорее умрет, чем причинит мне боль.
Осознав это, я смягчаюсь.
Смотрю на него из-под ресниц и произношу шепотом:
— Пока что.
Кейдж застывает на целых две секунды, затем запускает руку мне в волосы и завладевает моим ртом.
Мы стоим посреди комнаты, страстно целуясь, пока Кейдж не отрывается от моих губ, тяжело дыша.
— Скажи мне, чтобы я уходил, или я решу, что ты хочешь, чтобы я остался. А если я останусь, ты никогда от меня не избавишься.
Вцепившись в рубашку Кейджа, я смеюсь.
— Весь мир для тебя делится на черное и белое, верно? Для тебя есть все или ничего.
— Я не верю в половину пути. Половина пути для трусов.
Кейдж определенно не трус, стоит отдать ему должное.
Он снова целует меня, на этот раз крепко держа мою голову в своей хватке, одной рукой удерживая меня за шею, а другой обхватив мою челюсть. Язык Кейджа глубоко проникает мне в рот, требуя большего, заставляя меня дрожать от возбуждения.
Черт, лучше бы он хреново целовался. От его умелых действий у меня что-то клинит в мозгу.
На этот раз я вырываюсь первой.
— Как часто я буду тебя видеть?
Кейдж замирает.
Он знает, о чем я спрашиваю.
Знает, что независимо от того, насколько невозможна и нелепа вся эта ситуация, я ближе к «да», чем к «нет».
Облизнув губы, а затем обхватив мою голову руками, он хрипло произносит:
— Несколько раз в месяц. На несколько дней, если мне это удастся.
О боже. Это чертовски мало.
— И ты будешь приезжать только сюда? Я никогда не смогу отправиться вместе с тобой туда, где ты живешь?
— Никогда, — повторяет Кейдж каменным голосом. — Мы не можем так рисковать.
Риск?
Похоже, в словах Кейджа кроется нечто большее, чем просто то, что он пытается уберечь меня от того образа жизни, который он привык вести. Я имею в виду, что у мафиози должны быть семьи. У них должны быть жены и подруги. По крайней мере, в кино они у них есть.
Так почему же у Кейджа не должно быть кого-то рядом с ним?
— И при этом ты бы вел ту жизнь, о которой мне знать не положено?
– Ага. В том-то и дело. Это единственный способ обезопасить тебя.
— Но… откуда мне знать, что у тебя не будет других женщин, кроме меня?
— Потому что я даю тебе слово, что у меня их не будет. И их не будет. Никогда не будет. Если ты скажешь, что с этой минуты ты принадлежишь мне, ты будешь для меня единственной женщиной. Навсегда.
Кейдж так серьезен, так пристально смотрит на меня своим немигающим взглядом, произносит все эти слова, как будто они вообще ничего не значат. Дает все эти безумные обещания, как будто он на самом деле все это имеет в виду.