Читать интересную книгу Московит - Борис Давыдов

– Сожалею, но не могу! – непреклонно говорил он, если видел, что измученные лошади беглецов еле переставляют ноги. – Кто не может держать заданную скорость, тот нам не попутчик! Не взыщите, панове. Ежели, отдох-нув, сможете нас нагнать – милости прошу. А так – нет, увы. Меня призывают неотложные дела государственной важности, задержки недопустимы. Езус вам в помощь и защиту!

И отворачивался, равнодушный к мольбам, слезам и даже проклятиям.

Никто не знает, было ли это равнодушие истинным или только показным. Может, сердце все-таки ныло… Но – это война, черт побери! Лютая и беспощадная. Имеющая свою логику и свои законы, которые человек, ни разу не рисковавший жизнью по-настоящему, при всем желании понять не сможет.

Новоиспеченный пан полковник Пшекшивильский-Подопригорский (я мог лишь догадываться, по какой причине он решил поменять фамилию, но свои мысли пока держал при себе) был не столь бесстрастным. Особенно если в повозках, оставляемых на произвол судьбы, находились молоденькие девушки и дети. Его лицо тогда будто каменело, лишь губы мелко подрагивали.

Привыкайте, пане полковник! Это еще самое начало… То ли еще придется вынести! А мой помощник должен быть твердым как сталь.

Но, с другой стороны, людская психика имеет свои пределы прочности и гибкости. Поэтому я, и по праву начальника, и просто как старший, более опытный человек, после очередного такого случая посчитал своим долгом немного успокоить молодого улана:

– Проше пана, это жестоко, но совершенно необходимо. В противном случае, спасши немногих, мы рискуем погубить все княжеское войско!

– Понимаю, пане… – тихо отозвался полковник. – Но сердце болит! Как подумаю, что может случиться с этой славной девчушкой! А ее братики – они ж еще совсем крошки! Чем они виноваты?

Ну, и что прикажете делать в такой ситуации? Повысить голос, пристыдить, напомнив, что он мужчина и воин, а не кисейная барышня? Или вздохнуть: мол, и мне жалко, но другого выхода нет? А может, отделаться своей стандартной фразой: «Всех не спасешь и не пожалеешь»?

Я просто промолчал. Наверное, это был самый лучший вариант…

Полк Кривоноса ворвался в Лубны к исходу дня, через распахнутые ворота, кои никто и не думал защищать. Мог бы и раньше, но пока сам атаман вел голову колонны, от нее оторвался хвост, а глядя на него – и середина. Казаки, рассыпавшись по округе, принялись набивать переметные сумы да торбы бесхозным добром. Благо в покинутых панами маетках[11] нашлось чем поживиться. Все за краткое время не соберешь, да и до сборов ли, когда смерть вот-вот нагрянет!

А кому не хватило остатков панского имущества, те бросились переворачивать вверх дном хаты. Не особо разбирая, кто в них жил прежде: ненавистные ли жиды-арендаторы, панская челядь или свои же собратья хлопы, освобождать коих призвал батько Богдан…

Само собой, нашлись бедолаги, не успевшие либо не сумевшие скрыться. И тут уж казаки дали полную волю своей ярости, помня завет обожаемого батька: «Изгоните жалость из сердец!» Попадались и женщины… Ну а на любой войне их участь самая незавидная.

Словом, вышла изрядная заминка. Которая привела атамана в бешенство.

Кривонос скрипел зубами, грозя ослушникам лютым гневом, канчуками[12] и даже смерт-ною карой. Но и сам понимал: угрозы тщетны. Коли боя еще нет, а дорвались до добычи – их уже не остановишь. Казаки спокон веку войной жили, с нее же и богатели.

– Не бери близко к сердцу, батьку! – успокоительно пробасил друг его и помощник Лысенко, по прозвищу Вовчур. Он ехал по левую руку от полковника, стараясь особенно не приближаться: под его седлом была кобыла, к которой Черт сразу же проявил немалый интерес. – Сам ведаешь, что на войне взято, то свято! Хлопцев зараз не удержать. Ты же сам кричал: пограбим панское добро, а ляшки нехай белым телом расплатятся! Чи не так?

– Так ведь Ярема в Лубнах, Ярема! – чуть не рычал Кривонос, лицо которого становилось страшнее с каждой минутой. – Я столько лет мечтал, когда сойдусь с этим катом на саблях, и что же теперь? Ждать?!

– Стало быть, придется ждать… – вздохнул Лысенко и тут же отмахнулся нагайкой: – Н-но! Побалуй мне! Максиме, уйми своего коняку! Мало, что наши двуногие жеребцы по всей округе баб пользуют, так и твой норовит!

Черт зло и обиженно всхрапнул, метнув в казака нехороший взгляд.

– Его уймешь, как же! – проворчал Кривонос, дергая повод. – Да и твоя-то, я погляжу, совсем не против…

Когда кое-как удалось собрать рассыпавшихся по окрестностям казаков, солнце уже клонилось к горизонту. Чуть не плачущий от досады и нетерпения атаман произнес громовым голосом речь, обильно пересыпанную самыми крепкими словами. Казаки, у многих из которых к седлам уже были приторочены округлившиеся торбы, уважительно присвистывали:

– И здоров же лаяться наш батько! Сразу видать – лыцарь! Куда против него Яреме…

– …и Христом Богом клянусь: ежели кто отстанет, чтобы пограбить, – своей рукою башку снесу! – закончил Кривонос, с трудом сдерживая приплясывающего Черта: жеребец пришел в возбужденную злость, чуя настроение хозяина. – Любому! Потерпите до Лубен! Вот одолеем сатану Ярему, там и добыча будет знатная, не чета этой дрибнице![13] Вперед, други! Полным ходом!

…Земля застонала, затряслась под ударами многих тысяч копыт.

Пан Беджиховский за прошедшие двое суток совсем пал духом, твердо уверовав: злодейская фортуна повернулась к нему той частью тела, называть которую в приличном обществе (а особливо в присутствии прекрасного пола) не принято.

Выскочку Подопригору-Пшекшивильского он давно терпеть не мог, поскольку всем известно: благородное происхождение ничем не заменить. Ни смазливой внешностью, ни личной удалью, ни даже фехтовальным искусством. Кое-как, скрепя сердце, Беджиховский признавал, что рубится молодой ротмистр отменно, почти не уступая ему самому. (Мысль, что правнук простого сотника-схизматика может его в этом превосходить, была сразу же и с негодованием отброшена.) Но это ничего не меняло. Кровь есть кровь. Она бывает благородной и неблагородной. Так исстари завещано: не пускайте меж благородными шляхтичами быдло!

Проявишь снисходительность – оглянуться не успеешь, как благородное сословие станет похожим… Да просто черт знает на что, прости, Господи! Тысячу раз права поговорка: «Из хама не сделаешь пана». Хам свою натуру рано или поздно проявит. Как тот же Подопригора-Пшекшивильский, в первый же день появления на княжеской службе умышленно назвавший его – его! – «Бедриховским». Исказил, опошлил, вымарал в грязи славную фамилию Беджиховских, родословная которых тянется на многие века вглубь! Не то, что у некоторых… Подопригор.

Мысль, что эта ошибка была совершенно неумышленной, никогда не приходила в голову пану Беджиховскому. Поскольку человек, способный сделать такое умозаключение, тем более не имел бы права именоваться Беджиховским.

Хорошо еще, что оскорбление было нанесено приватно, с глазу на глаз. Главное, как все хорошо продумал, подлец! Будто бы невзначай, прикинувшись провинциальным простаком: «Проше пана… если не ошибаюсь, Бедриховского… где я могу найти…» Было бы дело при друзьях – немедленно вызвал бы невежу! А те бы подтвердили, что оскорбление было тяжким, которое благородный шляхтич не в силах стерпеть… Теперь же приходилось сдерживаться: князь Иеремия накануне издал грозный приказ, предупреждая, что тот, кто примет участие в поединке без самых веских, оправдывающих причин, будет немедленно и с позором изгнан со службы. Терять ее нищему пану Беджиховскому, у которого в карманах вечно ветер гулял, совсем не хотелось. Кто ж в здравом уме лишит себя единственного источника дохода! Это у всяких… Подопригор денег куры не клюют!

Именно вышеназванная причина жестоко терзала пана Беджиховского, пробуждая в нем горестные раздумья о несовершенстве мира сего. Благородный человек с длиннейшей родословной должен каждый грош считать, а какой-то выскочка, правнук схизматика-сотника, швыряет деньги на ветер, закатывая пирушки, угощая товарищей… Какая несправедливость!

Впрочем, и это можно было простить неоте-санному хаму. Ведь истинный шляхтич всегда великодушен и снисходителен к чужим недостаткам… Но панну Агнешку Краливскую простить было решительно невозможно!

Глава 22

Еще издали, увидев распахнутые ворота и собравшуюся у них толпу с крестами и иконами, Кривонос ахнул. Сердце его словно облилось кровью. Рухнула надежда – слабая, почти безумная, что лютый враг еще в замке, что заперся там, решив отсидеться, переждать осаду…

– Где он?! – диким голосом, в котором не осталось уже ничего человеческого, взревел атаман, осаживая Черта прямо перед грузным пожилым священником, стоявшим впереди всех. – Коли жить хочешь, говори быстро – где?!