ретроспективной рефлексии.
Незначительную методическую проблему представляет здесь то, что Л. Альтюссер назвал «ретроспективной телеологией», когда собственным решениям в прошлом post factum приписывается гораздо больше смысла и рациональной целенаправленности, чем это могло быть на самом деле. Здесь можно говорить о биографическом конструкте, который явно связан с контекстом настоящей жизни участника исследования/информанта. Выяснить, вычленить, что в интервью из «тогда» и что из «сейчас» — задача исследователя уже на стадии анализа результатов полевого материала. Мне как инсайдеру, человеку из описываемой культуры, в этом смысле яснее открывалась картина селекции информантом повествуемых событий, учитывая некоторые пласты собственного фонового, контекстуального знания что, в свою очередь, тоже является интересной «информацией» для выявления ценностных ориентаций информанта[9]. Что касается непосредственной реализации методики биографических нарративов в «поле», то наиболее охотно откликались на неё люди старшего поколения в отличие от молодых людей, опасающихся сплетен и кривотолков.
Метод изучения одного случая (Case Study) применен в главе о женщине-воине. Выбор средств микроанализа обоснован тем, что «он позволяет достичь желаемой глубины скорее, чем „пилотажные“ построения глобальных процессов… и он же, как никакой другой, позволяет не упустить из виду „маскарад“ гендерных проявлений»[10].
Одним из методов сбора информации было так называемое структурированное интервью, задуманное вначале как анкетирование (с помощью специалиста по гендерным исследованиям Эльзы-Баир Гучиновой было составлено 53 вопроса по гендерной тематике для замужних женщин и вдов). О раздаче и сборе анкет речь не шла, проводилась продолжительная индивидуальная работа с каждым респондентом по отдельности, чтоб разъяснить суть поставленных вопросов, требующих не односложных ответов.
При поддержке В. М. Аванесяна, профессора истории нового времени, преподавателя Арцахского Государственного Университета и группы студентов-историков удалось проанкетировать 81 информанта/респондента (79 женщин, 2 мужчин) на русском и армянском языках. Некоторые из анкет остались недописанными из-за крайней занятости опрашиваемых женщин. Структурированные интервью было сложно провести, но легче обработать его результаты.
Ответы на его вопросы, возможно, прольют свет на гендерное поведение конкретных индивидов в карабахском обществе, как то: гендерные представления, суждения и оценки, их соотношение с традицией, распределение статусных ролей, критерии «женственности» и «мужественности», разделение труда в семье, проблемы номинального и реального лидерства в семье, проблемы морально-этического характера, воспитание детей (различие подходов в зависимости от пола ребенка).
Большие трудности вызвал перевод текстов и прочих материалов. Однако они показались незначительными по сравнению с трудностями, которые заключались в сфере эмоционального восприятия — каждый из участников исследования/информантов нес в себе впечатления войны и в процессе беседы настроение сильно менялось (доходило часто до слез и причитаний, особенно, у средней и старшей возрастных групп).
Помимо того, автору была доступна еще одна важная категория источников — это статистические данные ЗАГС и архив бракоразводных дел районного суда за последние десять лет (с 1990 г.). Эти сведения составили информационный костяк параграфа о фактических вдовах гастарбайтеров/иммигрантов.
Каждая категория охарактеризованных источников охватывает какой-либо или несколько аспектов темы. Так, материалы ЗАГС о рождаемости и смертности воссоздают конкретную картину в числах: состояния рождаемости, смертности, гражданского состояния (межэтнических браков), акты усыновления/удочерения в течение «конфликтных» лет с 1988 г. Архивы суда передают динамику брачной системы, ее изменение в ту или иную сторону, влияние войны на это, заявляемые мотивации расторжения браков и отражение традиционных гендерных представлений, установок и ценностей в судебных формулировках. Так, определенную роль в исследовании сыграл и количественный метод, хотя и вспомогательную.
В качестве источника автором также были привлечены визуальные средства антропологии двух типов. Это просмотр различного рода видеокассет, отснятых самими носителями культуры, с вытекающими отсюда акцентами и представлениями своей реальности. Второй тип — это отснятые автором картины повседневной жизни, визуальная фиксация свадеб, ритуалов, праздников. К этому же типу источников, по-видимому, можно отнести фотоматериал (собранные у информантов и отснятые автором) и артефакты, которые имеются в изобилии.
Технические средства (видеокамера, диктофон) сделали возможным документацию серии подлинных сюжетов и текстов. Собран богатый видео- и аудиоматериал, позволяющий зафиксировать не только сам ритуал, обряд, быт, хозяйственный уклад, поведение (праздничное, траурное, повседневное), но и диалектные особенности местного языка (интонации, акценты, жесты, полилингвистические тексты), мимесис, зафиксировать невербальную культуру информантов через фото и видиосъемку.
Надо сказать, что все перечисленные методы исследования комплементарны и попытка их комплексного применения, предполагается, позволила уловить социальный контекст изучаемого сообщества в его целостности насколько это возможно.
В смысле метода, эта работа — тот случай, когда можно сказать, что теория появилась из практики. Такое утверждение связано с тщательно продуманной методикой и тактикой проведения полевых исследований. Речь идет не только о многомесячном «участвующем наблюдении», но и о том, с каким теоретическим багажом исследователь отправилась в поле. Вполне осознанно до выезда в поле не было прочитано ни одной книги по гендерной теории. Все они осваивались после возвращения с «поля», таким образом, не могли влиять на сбор и интерпретацию материала. Информация попадала на свободную от тисков различных научных парадигм почву, не вгонялась в их прокрустово ложе.
Историографический обзор.
Начало этнографического изучения основных историко-культурных областей Армении было положено во второй половине 19 в. армянским этнографом Ервандом Лалаяном, охватившим в своих публикациях практически все этнографические районы Армении и сопредельных областей, населенных армянами. Так, в работе «Арцах» (древнее армянское название Нагорного Карабаха) Е. Лалаян приводит материалы по двум областям: Варанде[11], границы которой сейчас примерно совпадают с территорией Мартунинского района современного Нагорного Карабаха, и Гандзаку. Cобранный Е. Лалаяном материал остаётся одним из немногих источников по истории и этнографии района. В работе приводятся сведения о состоянии земледелия, животноводства, производства шелка, домохозяйства. Особый интерес представляют описания семейного этикета, взаимоотношений внутри гердастана (большой расширенной патриархальной семьи), верований и ритуально отмеченных дней, четко отражающих гендерные иерархии патриархального сообщества.
Следующий фундаментальный труд по этнографии Нагорного Карабаха был выполнен профессором Стафаном Лисицианом[12]. Его монография «Армяне Нагорного Карабаха» написана в жанре этнографического очерка в середине 1920-х гг. в результате научной экспедиции в районы Зангезура, Нагорного Карабаха и Нагорного Курдистана. В работе отражены основные аспекты хозяйства и материальной культуры (занятия жителей, поселения, жилище, его интерьер, утварь, пища, одежда), семейно-обрядовой сферы (свадебная, родильная, похоронная обрядность), различные стороны духовной культуры жителей Нагорного Карабаха. Эта работа, кроме того, что воспроизводит контекст гендерных отношений в Карабахе, интересна описанием традиций отходничества в карабахском обществе и влиянии этого фактора на семейный уклад[13].
Кроме того, следует упомянуть брошюру И. П. Петрушевского[14], отражающую некоторые стороны дохристианских верований и культов, наблюдавшихся среди населения края вплоть до 1930 г. Сведения о карабахских селах и их быте можно найти также в выпусках «Сборника материалов для описания