ли что будет — одолели пожар.
На углу, где стояла их машина, Карпухин увидел девушку в серой юбочке. Темные волосы мудрено уложены на голове. Красивая и одинокая, скрестила руки, зябко поглаживает плечи. Будет математиком она. В пользу этой мысли сноска: у нее, как формула, сложна трехэтажная прическа.
— Простите, вы не из пединститута? — подбежал к ней Виталий. — С физмата?
— Нет, — улыбнулась она.
Дальше застопорило. Вот так всегда — начнет Виталий Карпухин смело, а потом вдруг заробеет, потупится, глупости начнет мямлить.
— Все равно могу вас подвезти, — заверил он. Надо ломать характер, надо вставать на горло собственной нервной системе.
— Скажите, как же это могло случиться? — спросила девушка.
— Правила противопожарной безопасности, — уклончиво объяснил он и добавил:
Глупый громоотвод:
всю жизнь отводил гром от вод.
Не ожидал он заботки —
еще отводить гром от водки!
И опять она улыбнулась, а он, вскинув очки, мысленно стал добираться до ее сути, но не успел ничего решить.
— Валя, — сказал Виталий подошедшей сестре, приютите гражданочку. У нее ангина и осложнение на суставы.
Хлопнули дверцами, поехали. Город пошел на машину домами, телефонными будками, первой утренней пылью и скрежетом проснувшихся трамваев.
Карпухин чувствовал спиной через стекло два горячих личика: мышки-норушки и той, которая не из пединститута.
Так принято говорить — слабость.
Какая же это слабость?
Андрей посмотрел в окно. Было уже совсем светло. С пожаром, как видно, справились — над крышами просто голубело небо. Он вышел в коридор и быстро помыл руки. Надо переходить на квартиру. Пять врачей живут в отвратительной, неотремонтированной комнате. В коридоре кучи песка и глины. Главный врач занят переводом котельни на газ, и ему не до стажеров.
Андрей как-то зашел к нему. Рассказал, как они плохо устроены. Каждый из них приехал на специализацию не по собственному желанию. Их требования законны: даже стола нет сносного!
Главный покачал лысой головой, поглядел на большие часы в углу кабинета.
— А вы староста? — спросил.
— Нет, я просто понахальнее…
У Семена Анатольевича Липкина милая улыбочка и лысина такая яркая, что над ней можно греть руки. Он подробно расспросил Золотарева о его районной больнице, поругал нерасторопных строителей, а в заключение сказал:
— Так вот, коллега, я могу сейчас позвонить в облздравотдел и попроситься в отпуск, а вас буду горячо рекомендовать на свое место. Сядете вы в это самое кресло и будете обихаживать стажеров. Знаете, что я вам обещаю? — Главный загнул один палец на руке: — У вас взлетит на воздух котельня от недосмотра. И во-вторых, — сник другой пухлый палец на руке главного, вы сможете достать только стол.
После этого и появился круглый стол в их комнате.
Около кроватей белые зигзаги от известки, которую таскают на ногах. Чертова жизнь! У себя в районе он добился, чтобы ему выстроили домик из двух комнат.
У него образцовая больница. Дважды он принимал иностранные делегации. Чехи зашли к нему домой и хорошо отозвались о больнице: «Добрже, добрже!»
К сожалению, не все идет гладко. Порой надо сцепить зубы и говорить какому-нибудь остолопу с врачебным дипломом, невыносимыми обиняками объяснять, что он глуп, — вот уж находка для медицины!
Административную работу трудно совмещать с хирургией. Он знает немало примеров, когда хорошие главные врачи так и не смогли стать приличными клиницистами. От медицины все время отвлекают хозяйственные дела: то света нет, то топлива, то продукты надо заготовить или выехать в облздравотдел на совещание. А больные не ждут, они поступают в больницу и днем и ночью, и их надо оперировать, хоть с ног вались.
Андрей устал. Когда ему предложили специализацию по хирургии, он так и решил — надо отдохнуть. Черта ли в этой специализации? Бывший хирург района за два года так натаскал его, что сейчас Андрей только посмеивается над желанием ребят ассистировать на пустяковых операциях. Впрочем, у Зарубина это не назовешь каким-то горением. Он просто дисциплинированный школяр — ужасно при его подлости.
Не любит он таких людей. Ему даже смеяться над ними трудно. Хочется выругать — это короче и доходчивее. Но у Мити есть все задатки начальника: ему чихать на то, что о нем говорят. Сегодня он поймает где-нибудь Андрея за пуговицу и будет долго пилить тупым ножом наставника:
— Видишь ли, я вынужден тебе сказать как староста, что ты не поехал на пожар и, значит, покинул свой боевой пост. Мне кажется, что администрация больницы не преминет сделать отсюда определенные выводы.
Ну что ему ответить? Андрей не обладает неторопливой рассудительностью Великанова и голодным, всепожирающим остроумием Карпухина. Не наделила его природа и кулаками Саши Глушко — они у того иногда сходят за аргументы.
Что ему ответить? Несчастье Зарубина в том, что место бухгалтера в облтопе ужи занято.
Андрею все здесь надоело. Утренние конференции — на них больше говорят о пищеблоке и котельне, чем о лечебном процессе. Обходы больных — педагогически они построены неправильно и преследуют цели только практической хирургии. Операции — все четыре месяца стажеров будут ставить ассистентами, а на заключительном совещании будут ждать от них благодарности за науку.
Виноват — писанины в изобилии. Заполняй истории болезни вновь поступивших, веди дневники, пиши протоколы операций. Это есть, этого сколько угодно!
Его разозлил сегодня главный хирург. А послать туда, на пожар, Золотарева! Дать ему фельдшерскую сумку с таблеточками и бинтиками — и пусть орудует! По Сеньке, мол, и шапка. Распорядительская деловитость главного хирурга — просто пыль в глаза. Когда старики становятся в позу полководцев, не жди от них героических решений.
Золотарев сердито шагал ко комнате. Уснуть не удалось. Он взял халат и вышел на улицу. Вспомнил по дороге, что, кажется, не закрыл дверь. Черт с ней!
Асфальтовая дорожка провела его мимо кухни, а потом между двумя большими корпусами. Машин уже не было. По двору бегали санитарки с ведрами, с кислородными подушками — обычное начало трудового дня в больнице. Окна в операционных еще светились зеленоватым светом.
Стоят жаркие дни, асфальт к полудню становится мягким. А после воскресных посещений дорожки истыканы женскими каблучками, вопреки утверждению старинных поэтов насчет эфирности и бесплотности женщин. Старинные поэты, не занятые поисками средств выразительности, слишком умилялись самим предметом описания. В грустные минуты и Андрей иногда чувствует в себе пращура, который, пощипывая лютню, горячо и высокопарно умоляет богиню показать ему крохотную туфлю, после чего обещает умереть тихою смертию склеротика. Честно