кометы.
Пришел Зарубин. Смял халат и стал пристраиваться к столу.
— За собой следует убирать, — сказал староста, отодвинув Виталькин бритвенный прибор.
— Мне жаль будет эту комнату, — признался Карпухин, не обратив на него внимания. — Ее стены, должно быть, сложены из философского камня.
— Прочитал бы какие-нибудь стихи, — попросил Глушко.
Карпухин не задумываясь выпалил:
В лаптях зашел я на Парнас —
Парнас, как видно, не про нас.
— Я бы посоветовал тебе, Виталий, — сказал Зарубин, — выходить в поэзии на широкую дорогу. — Он кончил есть и аккуратно заворачивал колбасу. — Понимаешь, от этих усмешечек, в сущности, недалеко до отрицания вещей серьезных.
Зарубин говорит неторопливо. Он спокойно идет навстречу внезапным каверзам причастных и деепричастных оборотов и всегда выходит победителем.
— Я поддерживаю Зарубина, — заявил Великанов, — и в качестве социального трамплина предлагаю Виталию написать песню «Приходи ко мне в слесарню».
— Не уверен, что он не достукается, — веско заметил Дима.
Жидкими мягкими волосами он, замаскировал свою пробивающуюся лысину — грустный намек быстротечного времени.
— С ним надо ухо востро держать, — согласился Глушко, засучивая рукава.
Виталий поправил очки, глядя на его бицепсы. Зарубин встал и надел халат.
— Пойду на дежурство, — сказал он. Повернувшись к вошедшему Андрею, спросил: — Говорят, у тебя неприятности в районе?
Золотарев окропил себя «шипром». Подошел к аквариуму, чтобы не видели его лица. Рыбы метнулись к кормушке — белому кружку, плавающему на поверхности.
— Плевать я хотел на крючкотворцев, — с деланным спокойствием сказал он. — Я покажу следователю таких чертей…
— Не ошибись, — предупредил Зарубин. — Боюсь, что мы ничем не сможем тебе помочь. Я знал одного хирурга. Возомнил о себе и взялся оперировать женщину с пупочной грыжей, которую дважды до него оперировали профессора. Правда, сделал он все хорошо, но, опасаясь рецидива, удалил женщине пуп. Та была очень довольна, а через полгода подала на него в суд — зачем, видите ли, пуп ей удалили, муж очень сердится.
За ним ширкнула дверь. В комнате было слышно, как он осторожно крался по коридору среди кирпичей и всякого строительного хлама.
— Приедешь в район, — посоветуйся с коммунистами, — сказал Великанов, приподнимаясь на кровати.
Андрей — руки в карманы — расхаживал по комнате. Он остановился у кровати Зарубина и посмотрел на фотографию его жены. Сзади Глушко шипел утюгом, а Карпухин листал книжку.
— Надоело! — неожиданно крикнул Андрей. — Сыт я по горло вашей партийной сердобольностью. — Он резко повернулся, подошел к Николаю. Вырвав руки из карманов, заговорил раздраженно: — Придешь в райком — говорят: «Давай выкладывай, что там у тебя!» Ну и выложишь! Слушают, карандашиком постукивают и, между прочим, молвят: «За такие слова тебя в прежние-то времена…»
На лбу у Андрея напряглась вена. Великанов, глядя на него, почти безотчетно отметил, как неприятно преобразилось лицо Золотарева от этой, какой-то старчески нелепой вены на чистом, без морщин, лбу.
Андрей водворил руки в карманы.
— Я плохо помню прежние времена, — уже спокойнее продолжал он, — но я не хотел бы, чтобы о них мне напоминали. А тут не напоминают — судом грозят! Суд за то, что я ошибся, за то, что меня отрывают от больных и вызывают в облздравотдел по поводу шифера. А я во всем честно признался, не соврал, не покривил душой.
— Постой, постой, — вмешался Глушко, — для тебя уже камеру подмели, что ли?
— Дудки! — ответил Золотарев.
— А что ж ты кипятильник включил? — миролюбиво осведомился Карпухин.
— Про райкомы понес, про карандашики, — махнул рукой Саша.
Великанов тихо сказал с кровати:
— Сам ты оттуда пришел, из тех времен. И нетерпимость твоя оттуда, и желчность…
Золотарев сел на стул, дернув с колен стрелочки брюк. Бледный, напряженный — весь характер наружу.
— Уж не тебя ли мне любить, коммунист Великанов, дорогой мой Николай Великанов, женатый человек, охмуряющий замужнюю женщину?
Николай растерянно поднялся с кровати. Андрей рывком вскочил со стула. Между ними очутился Глушко — большой, отутюженный, по-доброму улыбающийся.
— Матч аннулируется, — пробасил он. — Билеты действительны на встречу обоих бойцов с Александром Глушко. Ну? — он поднял свой кулак.
— Ты произошел от крупной обезьяны, — сказал Великанов и опустился на кровать.
— Ему, ребята, бог сам велел заняться боксом, — поделился экспромтом Карпухин и уважительно похлопал Сашку по спине.
Великанов зло курил и ругал себя за несдержанность. Раздавил окурок в пепельнице, плюхнулся головой на подушку. По потолку разбежались трещины — летучие голландцы, Сирано де Бержерак при шпаге…
— Если бы кто знал, — мечтательно произнес Карпухин, — как я хочу заработать по морде от какой-нибудь симпатичной девушки!
— Ты идешь? — смеясь обратился к Золотареву Глушко.
Тот кивнул.
Великанов, не вставая, потянулся за сигаретами. Они лежали на тумбочке рядом с письмом от жены.
Когда слышишь, как от ветра
шевелится газета, — сна не жди
Квартира? Мне нужно… Это ты? Извини, что поздно. Я не разбудил Сережку? Можешь мне ничего не говорить, если не спит твоя соседка. Я буду слышать твое дыхание, и этого достаточно. Весь вечер я лежал на кровати и думал. Ребята ушли, и я пробовал уснуть. Ты не слышишь, какой сейчас ветер? Не отвечай, молчи! Я лежал и слышал, как на нашем окне шевелится газета. Это уже бессонница. Когда слышишь, как от ветра шевелится газета, — сна не жди.
Я вспоминал, как у тебя на ветру метались волосы. Можно мне об этом? Молчи, не отвечай! И ты почему-то стала серьезной. Я немного постоял под твоими окнами, и у меня в ушах звучал тот вальс, который ты напевала. А теперь расскажи мне что-нибудь. Нет, лучше молчи. Соседи всегда бывают любопытными. За всю свою жизнь я встретил только одного нелюбопытного соседа, но он оказался шизофреником. Давай я расскажу тебе, как спит твой Сережка. У него на правой щеке, как у тебя, родинка. Ему уже мала кроватка. Придется покупать другую. Ему жарко под одеялом. Пяточка торчит через сетку. Верно? Молчи — я слышу твое дыхание. Сейчас ветер. Обещают похолодание. Знатоки говорят — циклон. Ты не знаешь, антициклон бывает с похолоданием? Пожалуй, лучше тебе изредка отвечать на мои вопросы, потому что молчание возбуждает любопытство соседей. Я не слишком громко говорю? Может, тебе неприятно, что я позвонил? Молчи — на это отвечать не обязательно. Подожди, я не слышу твоего дыхания. Тоня, я не слышу твоего дыхания! Молчишь?
Великанов вскочил с кровати. Может, когда-нибудь сюда и проведут телефон, только стажеры к этому времени разъедутся. Из их комнаты сделают палату или кабинет врача. Круглый стол