добрую их половину его турдетанам пришлось уложить на месте, а остальных изранить так, что лишь двое только и дожили до Кордубы. Миликон ругал своих остолопов последними словами, но что сделано – то сделано, и приходилось приноравливаться к реально сложившемуся раскладу. А он был не слишком хорош – один из доставленных в Кордубу пленников был контужен так, что толку от него добиться не представлялось возможным.
– Я охотно верю, что всё было именно так, как рассказывают вождь испанцев и его свидетели, – сказал нам Гней Марций, выслушав нас. – К сожалению, такое происходит – я мог бы назвать вам ещё несколько подобных случаев. Но что я могу поделать? Такова политика, проводимая людьми нашего здешнего консула, а оба нынешних претора – из их числа. Нерон – ещё более-менее умеренный человек, а вот доводилось ли вам слыхать, что вытворяет Публий Манлий в Ближней Испании? Там таких случаев – уже более десятка! Целые селения в долине Иьера собирают свои пожитки и уходят на север – к кельтиберам! Представляете? К тем самым дикарям кельтиберам, на чьи набеги они прежде постоянно жаловались! И происходит всё это под неусыпным надзором нашего консула – честного, неподкупного и справедливого Марка Порция Катона! Сам-то Катон – я его знаю и готов поклясться, что ни единого подобного приказа он не отдал сам, но возможно ли поверить, чтобы его претор-помощник творил подобный произвол без его ведома? Увы, такова наша нынешняя политика в этой стране…
– Нас мало волнуют дела в Ближней Испании, – напомнил нашему собеседнику Фуфлунс. – Нас интересует здешние дела, и главное среди них – это судьба Миликона и его людей. Можно ли что-то сделать для него?
– Трудно. Говорить может только один из арестованных вождём бандитов, так что их даже нельзя допросить каждого по отдельности, а без их показаний не получится достоверного следствия. Верить или не верить показаниям испанцев – решать будет сам претор, а его позиция вам, надеюсь, понятна? Я, конечно, сделаю, что удастся, но не могу обещать многого. С Нероном ведь прибыла и его жена – жадная и капризная патрицианка, недовольная отсутствием домашней роскоши, и это тоже как-то не слишком способствует справедливости и беспристрастности суда её мужа…
– А что, если бы человек, желающий повлиять на решение претора, преподнёс ему для его капризной жены что-нибудь ценное и крайне редкое в Испании? – вкрадчиво поинтересовался я, и нашим не потребовалось разжёвывать, на что именно я намекаю.
– Кусок косской ткани, которого не хватит, возможно, на верхнюю одежду, зато уж точно хватит на небольшую нижнюю тунику, – пояснил римлянину этруск.
– Косской?! – поразился тот.
– Ну, не совсем косской. Она не с Коса, но ничем не хуже, – разжевал я.
– Материал тот же? Не наполовину с шерстью или льном, а целиком тот?
– Абсолютно тот же. Ей не придётся больше жаловаться на кусачих насекомых в промежутках между приёмами ванны…
– Ну… Гм… Это было бы действительно достойное подношение. А нельзя ли раздобыть ещё кусок – поменьше, на мужскую нижнюю тунику, для самого претора? Ему, знаете ли, тоже изрядно досаждают проклятые вши с клопами и блохами. Вы представьте себе только, каково приходится ему на официальных построениях и приёмах, когда нужно держать приличествующую его положению позу и осанку, а его то и дело тянет чесаться! За такое подношение он был бы ОЧЕНЬ благодарен…
– Грёбаная завидючая шпана, – проворчал я по-русски, когда вся наша честная компания уставилась на меня. Приличный кусок шёлка на платье у нас был приготовлен, хотя и предназначался не для преторской супружницы, а для жены Миликона, которой мы собирались поднести его на новом месте в знак уверенности в будущих успехах её мужа. Ничего, раз такие дела – почешется до следующего завоза, не сотрётся. Но вот нам самим чесаться не хотелось категорически, и снимать с себя весьма полезные в далеко не самой стерильной обстановке шёлковые поддёвки никто, естественно, не собирался, а запасная на смену была пока только у меня одного. Ну, грабители, мля! Грёбаная оккупационная администрация! Грёбаный римский порядок!
– Ладно уж, чего только не сделаешь ради Англии! – буркнул я, пародируя без особого веселья Джеймса Бонда – тоже по-русски, конечно. Перевести – не дословно, а по смыслу – было кому и без меня…
От Гнея Марция мы, спросив у него, где находится лагерная «санчасть», сразу после получения обратно всего своего холодного клинкового оружия, прогулялись туда. Фуфлунс ворчал, что это совершенно лишнее, и прибитый Нирулом римский центурион получил своё по заслугам, но я настоял на визите. Есть в ДЭИРовской «пятёрке» такая фишка – правило «второй ноги». Суть его в том, что вероятность неприятных событий резко снижается, если ты к ним подготовился заранее и их не боишься. В этом случае тебя волнует уже что-нибудь совсем уже другое, куда менее значимое, и скорее всего, именно в этом Мироздание и будет стремиться тебе подкузьмить. Дополнительно я раскочегарил и жизненную «полосатость», убедив себя в том, что потеря запасной шёлковой безрукавки, которую мне придётся пожертвовать для римского претора – самая натуральная широкая чёрная полоса в жизни, за которую судьба теперь просто обязана предоставить мне белую. Это тоже стандартный ДЭИРовский приём, практически бесполезный для дилетанта, но в исполнении подготовленного человека вполне работающий.
Навестив болящего и переговорив с ним – говорить, правда, пришлось нашему «бригадиру», поскольку кроме него никто больше из нас не владел латынью – мы убедили его в том, что он и сам был в том неприятном эпизоде не вполне прав. Ну разве достойно это честного и справедливого римского солдата приставать к честной замужней женщине, когда в Кордубе столько продажных шлюх? Поразмыслив непредвзято, а заодно и заценив приподнесённые ему «на лекарства» несколько увесистых пятишекелевых монет, вполне достаточных минимум на столько же кутежей с далеко не самым скверным вином и даже далеко не самыми стрёмными шлюхами, бравый римский центурион понял и осознал, что мы – хорошие парни, хоть и всего лишь испанцы. Ну а если к нему по-хорошему, то и он ведь тоже готов ответить тем же. Он ведь римлянин, а не какой-то неблагодарный варвар. В общем, раз уж такие дела – он охотно признаёт, что был в тот раз неправ, и у него нет претензий к мужу той смазливой испанки. У его бойцов, пострадавших куда меньше его самого – тем более, уж это-то он гарантирует. Расчувствовавшись, он даже попросил нас передать испанской чете извинения за себя и своих солдат – парней вовсе даже неплохих,