Встала из-за стола — негоже шрифты работать там, где ешь — потом вспомнила про магистрат и общее единодушие и погрозила кулаком закрытому окну.
— Если это твои штучки… — к Господу на ты можно, так и святой переживет, или кто он там, — то лучше здесь не появляйся. Зашибу.
2.
Который день подряд с неба сыпалось унылое нечто — полуснег-полудождь, и было отчаянно скучно, лень и совершенно невозможно думать о том, чтобы пошевелиться, не говоря уж о вылазке наружу. Шампань не нравилась Жану де ла Валле даже летом, но зимой, в канун Рождества, она оказалась и вовсе невыносима. Напитанные водой пустоши, раскинувшиеся от горизонта до горизонта, сырое низкое небо, давящее на плечи, бурлящая, выходящая из берегов Марна… От законченного уныния, уже в степени греха, спасали только горячее вино — местное и удивительно хорошее, — и тень господина наместника, раскинувшая крылья решительно над всем. Ему и зима была не зима. Господин наместник Шампани, коннетабль армии Аурелии герцог Ангулемский занял лучший в Эперне особняк, бесцеремонно выставив оттуда городскую управу, и наводил порядок. Обиженные новыми порядками отчего-то косяками шли к Жану де ла Валле.
— Я заведу особую метлу. Для жалобщиков, — вслух жаловался Жан. — Причем одну на всех. Я впаду во франконскую ересь и забуду про сословные различия — в конце концов, когда Адам пахал, Ева пряла, а ромеи, прах их воскреси и побери еще раз, осушали — на мое несчастье — здешние болота, никаких дворян тут не было.
Очень не хватало Джеймса Хейлза. Во-первых, с ним можно было выпить. Во-вторых, его можно было бы приставить к метле. В-третьих… вот придумать третью причину было уже сложнее, а называть настоящую не хотелось — с ним можно было бы поговорить просто так.
Слушателей у капитана де ла Валле было немного — пара подчиненных, пара слуг. Каледонский «толмач» в очередной раз отправился к господину наместнику. Ему и погода была нипочем — мальчишка привязывал к плащу капюшон и разъезжал по округе, словно ясным днем, да еще и не понимал, что так не нравится остальным, особенно южанам. Жану, выросшему не в дождливой стране за проливом, а на сухом жарком юге, даже не хотелось завидовать.
— О, — глянул в узкое окошко порученец Жана, нелепое существо вдвое старше его, за исключительную бестолковость не получившее даже капитанского чина, — а вот и глава магистрата. Пустить?
— Ни за что, — сказал де ла Валле. — Я сплю. Проснусь завтра днем, а завтра утром уеду, а сегодня ночью заболею. Болотной лихорадкой. Очень заразной.
— Так и сказать? — И ведь сообщит же слово в слово…
— Ну что вы… он же меня поцелует и мне придется просыпаться, брррр, здесь и сказки какие-то склизкие.
Сказки были липкими, а господин де Сен-Роже — длинным, унылым, цепким человеком, напоминающим полузасохший вьюнок. Странно было думать, что лет ему от силы тридцать пять. Эперне, Спарнакум… в переводе со старого местного наречия, как рассказывал всезнающий Гордон «дружное терновое семейство» или «тесное». Оно и есть — целые заросли сцепленных интересов и неинтересов, из-за которых тут, кроме колючек, ничего и не растет.
Господин глава магистрата Эперне был, с точки зрения Жана, ровно тем типом, ради которого можно и во франконскую ересь перейти, и все обычаи нарушить. Его, одного из самых богатых здешних землевладельцев, хотелось гнать метлой и бить вожжами, в общем, обращаться самым непотребным и неприменимым к родовитому северянину образом. Потому что глава магистрата из него еще ничего так себе, кушать можно, а вот хозяин… С конца осени де ла Валле наслушался достаточно. И выгнать господина де Сен-Роже он мечтал уже заранее — да и встреча-то была не первая.
— Я сказал бы, что рад вас видеть господин председатель, но вижу, что вас ко мне привело какое-то неприятное дело — а радоваться вашим бедам я не могу, даже если они стали причиной столь приятного визита. — Кресло, вино и все прочее, что положено, конечно, образуются сами собой. Репутация Клода Жану не нужна. Репутация отца — бесполезна, Пьер любил людей искренне, а Жан не сможет так врать всю жизнь. И раз уж начали в столице с «мягко стелет, жестко спать» — так и будем продолжать.
После доброго получаса пустых бесед, предписанных этикетом — с каждым днем Жан все больше и больше любил армию за внятность, лаконичность и прямоту — господин де Сен-Роже все-таки соизволяет перейти к делу. Кажется, обвился вокруг стола и кубка, как вьюнок или плющ.
— Господин наместник, кажется, вздумал нас окончательно погубить, — вздыхает гость. — Сегодня с утра он объявил, что велит простить все долги, кроме последних трех лет.
— Простите, но я не верю своим ушам. Неужели все? — Оговорка насчет трех лет — тоже легкое лукавство, потому что милостью его Величества области, разоренные войной, разрешены от налогов и выплат с момента начала военных действий. А значит, на деле срок еще короче.
— Да, вы правы, я был неточен, речь идет о податном сословии.
Жан озабоченно кивает, стискивая потихоньку поручень кресла. О да, это, конечно, разорит господина де Сен-Роже. Так его крестьяне не имели ни малейшего шанса убраться подальше от щедрого и доброго господина, ибо считались должниками. Теперь же у них хотя бы шанс появится, учитывая, что Клод первым делом велел расплачиваться за провиант и фураж не списанием долгов и недоимок, а живой монетой. Ужасное разорение и потрясение для господина де Сен-Роже. Заплакать бы над его участью…
Капитан аурелианской армии ставит на ладонь кубок, выписывает ладонью в воздухе широкую «восьмерку». Гость перепуганно следит за движениями — опасается, что сейчас на него прольют горячее красное вино. Не прольют. Вина жалко, а фокус давно привычен и получается сидя, стоя и лежа.
— Не могли бы вы объяснит мне, в чем пагубность этой меры? Местным жителям досталось от обеих армий, их разорение невыгодно никому, кроме противника, желающего оставить нас без кормовой базы. Собственно, если бы Его Величество Филипп не хотел присвоить эти земли, он бы выжег тут все до горизонта, и убытки были бы много больше… — Жан перестает баловаться и выпивает половину кубка.
Намеки в дружном терновом семействе привыкли ловить на лету. Господин глава магистрата сглатывает увесистый ком в горле, поводит носом — словно ловит, куда ветер дует, втягивает воздух, пробуя этот ветер на вкус, и начинает долгое, бессмысленное, благонадежное рассуждение о порядке, месте на земле, пагубности скитаний и переездов. Быстро все сообразил, думает Жан. Очень быстро.
— Собственно, — улыбается он, — да вы пейте, пейте вино, мера эта была придумана вовсе Его Величеством Людовиком, как и прочие нововведения господина наместника. Господин наместник — лишь проводник воли Его Величества.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});