тогда нечем работать, ничего не соединит.
Выставим нижний уровень допустимости гипотез: лягушка в замусоренном разнообразием водоеме выплывает к берегу, по пути набирая на себя все подряд (считаем, что она не гладкая, но шершавая, почти водяной еж). Выбирается на берег, смотрит на пятачок воды, который пока не затянулся ерундой – она ж только вылезла. Глядит на свое отражение, себе нравится и не обращает внимания на то, что на нее налипло. Это будет нижняя граница осознания. На Авоту субстанция пахнет, как шпалы, их пропитка. Что ли, креозотом. С окрестностями запах не связан, пусть железная дорога и неподалеку. Но и не рядом, и шпалы давно уже бетонные. Просто такой запах. Служебные вещества пахнут не галантно, они не для того.
Два слоя удержать легко, а где два, там и сколько угодно. Как выглядят возникшие и сохраняющиеся связки? Как может выглядеть тот, кто сшивает? Из чего состоит он? Вообще, это существо или процесс? Находится ли он в пространстве, куда все сводится, или же само пространство создается его действием? Скорее второе. Не возникает ли оно вместе с соединением слоев, их одновременно производя? Может, он шар или ворона? Субъект ли, существует ли в покое и как возникает в движении, если нет? 2cl водки – волна или частица? Одиночка или же кто-то на него смотрит, как я на действия кота G., всецело их одобряя? Он, оно, субъект, существо, а как склонять нечто абстрактного рода? Как уместнее в каждом из случаев.
Долго в бар не заходил, зашел уже в октябре по дороге на встречу с Заполем в «Алепонии». Шел по Авоту и заскочил – то ли дождь, а время еще было, то ли так, для упреждающего алкоголя, дальше тот предполагался. Не присаживаясь. И вот, часов шесть, начало седьмого, и они – из предыдущих посещений – там были почти все, кого раньше видел порознь. Все столики заняты, предлагают подсесть, но я все же спешу. И вот, все они: и такой, и такая, и еще эти, и еще вон те, разве что не было пары с англоязычным и еще одной, вечно улыбающейся взрослой девушки. Строитель, обычно подъезжавший на велосипеде, сидел за столиком с той, которая как-то, подвыпив, хвасталась – задирая ногу – новыми туфлями, и еще с одним, важным с виду. Они обсуждали, сколько струн бывает на бас-гитаре; за столиком возле стойки выясняют, юрист ли нотариус и прочее такое. Будто в одну коробочку собрались все. Мне уже нельзя называть их по именам, почему-то уже нет – сначала было можно, хотя бы буквой, а теперь то ли внедрился в эту интимность, или она обволокла собой, не следует упоминать имена.
А когда шел обратно – не поздно, часов в девять, – уже закрыто, окна потушены. Будто да, коробочка со своими персонажами. Или крошечная церковь какого-то локального божка – не всей улицы, а ее части и группы людей. Может, в баре на стене висит какой-нибудь рисунок как иконка; со стороны не поймешь, а он значит что-то важное. Какой общепит, тут другое. Вечер закончился рано, будто со службы разошлись. Логичное место, чтобы в нем возникло что-нибудь несуразное, даже демонстративно бы возникало. Возникает, происходит, заканчивается, как если бы стебель цветка медленно наклонялся, наклонялся и перегнулся окончательно, лепестки рухнули на стол.
Почему-то уже закрыто, хотя всего-то девять. Нет, не по сезону, так себя ведут тюльпаны, от астр этого не дождешься. Тогда какое-нибудь другое, отмечающее фазы жизни. Что-то происходит, а чуть сбоку скатываются откуда-то куда-то небольшие шарики, почти без стука. Краем глаза их видишь, это напрягает: вдруг сейчас упадет последний шарик, а дело еще не сделано? Но бар свою машинку заведет заново, а в этой истории машинки нет. Тут щелчок и все, чайник вскипел. Или даже тихо растаял лед. Закончится тихо, без объявления: так и не понял, что это было.
О районе мало что известно. Сколько было убийств за все время существования улицы, сколько скандалов в среднем за неделю или интима – и по чьей инициативе – в среднем за день, в разные эпохи. Примерные объемы выпитого, средний чек в магазине elvi, наискосок от бара, прочая физиология в цифрах. Эти цифры невозможны и теоретически (разве что средний чек), но в реальности же были во плоти. Находятся теперь в каком-то статистическом космосе, где и карточки пациентов детской поликлиники, упавшие в макулатуру. Но и то, что в принципе выясняемо, тоже неизвестно. Были бы опросы по квартирам: вы кто? Не работа, должность, национальность, образование, а кем себя ощущаете. Что для вас плохо или когда вам хорошо, то почему? Что наводит уныние, что докучает, что заставляет сердце сильнее биться, что дорого как воспоминание, – и далее по Сэй-Сенагон. Только вот в Риге почти нет журналистики на русском, никто не занимается не то что этим районом, а и теми, кто в остальном городе. Кто, например, рисует по городу грушеобразную голову (крупная, узкий рот и фризура, как у Элвиса)? Много, только на Авоту ее восемь (дня через три после этой цифры уже десять, две появились на углу Гертрудинской, у одной в прическе надпись X-iDENT). Или сделать опись ex-фабричных труб, тут и приглядываться не надо, торчат. Такие отсутствия и сдвигают в пространство чуть сбоку от реальности. Чуть-чуть сбоку.
По Авоту мимо бара когда-то ходил трамвай. Если от центра, то с Энгельса-Столбовой он сворачивал на Авоту, доезжая до парка 1905 года, в Гризинькалнсе. Осталось разворотное кольцо: вытянутое полукольцо с газоном внутри, уже без рельс, конечно. Пишут, что ходил до середины 60-х, я его не помню. Трамвай был на Мариинской—Суворова, у меня кузены жили на углу с Гертрудинской, а у них телевизор и проезжающие трамваи сбивали изображение. Лязгали и скрипели. Не знаю – тот же маршрут, что сворачивает на Авоту, или нет.
О трамваях помню, что у них были цветные стекла при номерах, спереди, на лбу. Номер на цветной подкладке, иногда была двухцветной, на все номера одноцветных не хватало. Были красно-желтая, красно-зеленая, желто-зеленая. Шестерка была синей, это почти точно, на ней белая цифра. Одиннадцатый – вроде зеленый. Еще первый и четвертый, один красный, другой белый. Один какой-то такой, а какой-то – другой. Четверка вроде красная, цифра – белая. Нет, наоборот. А на белом – черная цифра. Где-то все это точно расписано, связь присутствует в природе, непременно же порядок вещей где-то сохранен, сохраняется. Не соотносясь с тем, что я