Помотал головой, отгоняя дурь. М-да. Еще немного — и стану думать, что это Жак приказал парням меня убить.
Я потянулся, чтобы срезать мешки с монетами, но услышал неподалеку нарочито-бодрые голоса и громкое топанье кованых башмаков. Не иначе ночная стража города Ульбурга подбадривает себя шумом. Места здесь глухие, разбойничьи. Страшно!
Прикинув, что все сразу мне не утащить, решил оставить мешки убитых при них. Драться с ночной стражей не входило в мои планы. Не сомневался, что разгоню этих пентюхов, только — зачем? Пусть стражи порадуются свалившемуся богатству.
Быстро, но без суеты связал-таки свои сумки и мешки, перекинул их через плечо и пошел. Только не в сторону трактира, где ждал меня Жак, а в другую.
Вышел с Ракушечной, прошел через Мельничную и оказался на мосту, что изгибался дугой над речкой. Отсюда и название — Горбатый. С его верхней точки можно увидеть весь Ульбург.
Не знаю, отчего мне захотелось оказаться именно здесь? Но захотелось. Я остановился, сгрузил с себя ношу и, положив подбородок на перила, просто стоял.
Мне было плохо. Больно. Так, наверное, еще никогда не было.
«Смешно, — подумал я, скривившись в вымученной улыбке. — А ведь я, старый дурак, влюбился. Влюбился в маленькую шлюху!»
Почему же так получилось? Я считал, что спокойно могу отнестись к предательству. Ан нет…
Конечно, я все это переживу. Куда я денусь? Не первый раз и далеко не в последний меня предают женщины. А сам-то я чем лучше? Я изменял Уте с ее же сестрами, ходил к шлюхам. Но всегда считал, что мне это можно, а ей — нет.
Я предполагал, что она может мне изменить. Сразу же по приезде в Ульбург узнал, что изменяет. Знал, но не хотел, чтобы это оказалось правдой…
Наверное, Ута не виновата. Ведь она изменяла не мужу, а любовнику. Тем более, была уверена, что я давным-давно мертв. В чем тут ее вина? Умом я понимал, что Ута ни в чем не виновата, а сердцем… А сердце просто болело.
Подо мной текла река, в которую стекала всякая дрянь с мостовых и из подворотен — фекалии, кровь и мусор; сюда красильщики сливали свои зловонные жидкости, а аптекари и алхимики — ядовитые отвары; сюда, наконец, «ночные парикмахеры» сбрасывали свои жертвы. И все же, все же река была прекрасна… В темноте не было видно ее цвета, а легкий туман прибивал запахи.
Колокол на башне подал сигнал к тушению огней уже давно, в городе царила темнота. Кое-где, словно светлячки, мелькали огоньки факелов — акушерка ли бежала принимать роды, возвращался ли домой припозднившийся бюргер или ночные стражники шли по улицам. В лунной дымке едва-едва просматривались черепичные крыши домов, узких и высоких, словно лезвия стилетов, шпиль ратуши пробивался сквозь заблудившуюся тучку, а крест на кирке блестел так ярко, словно сейчас был солнечный день.
А ведь я, несмотря ни на что, люблю этот город. Меня предавали и убивали. Но предавали и убивали люди, а не узкие улочки и не легкие, словно бы игрушечные, домики. А люди… Кроме воров и убийц, трусливых бюргеров и подлых стражников, тут живут магистр истории Конрад фон Штумпф, старый маркшейдер. Здесь жил и чахоточный Кястас, что пошел на смерть ради жены и детей. Тут оставались мальчишки из летучего отряда, сражавшиеся и погибшие ради своего города. А еще — сотни хороших людей, с которыми я не был знаком.
Кажется, я простоял на мосту несколько часов. Или просто так показалось? Вдоволь налюбовавшись на луну, замершую между шпилем ратуши и крестом кирхи, решил вернуться в свое пристанище. Я до сих пор не знаю, как его правильно называть — трактир или харчевня? Называли по-разному. Для самих горожан это была харчевня, а для приезжих — трактир, потому что почти сразу за домом начиналась дорога. Хотя какая разница?
Хотелось, конечно, отомстить бургомистру, но какой от этого смысл? Вот если бы я мог отправить паука в серебряный рудник, отдать его под начало обер-берг-мастера Тормана, тогда это была бы месть. А так… Сколько ему еще жить на белом свете? Пусть… Мне нужно возвращаться к тем, кто ждет моей помощи. Возможно, те люди, которых я собираюсь спасать (а я их спасу!), тоже предадут меня. Что ж… Таковы люди…
Сигнала к подъему пока не прозвучало, но на улочках уже суетились люди, привыкшие вставать до первого удара колокола: метельщики, разгонявшие пыль на двух городских площадях; золотари, важно восседавшие на пузатых бочках; ученики мыловаров, собиравшие падаль. Попался бюргер, плетущийся с таким неуверенным видом, как будто вскоре ему предстоит нелегкий разговор со своей фрау.
Чем ближе я подходил, тем меньше мне хотелось входить в харчевню. Нюх старого солдата, или самое непонятное из чувств (по ученому — интуиция!), говорил, что что-то неладно — слишком все тихо. Такая тишина бывает в месте, где ждет засада.
Ругнувшись про себя — не удосужился ни поддеть под камзол кольчугу, ни взять с собой приличного оружия (только кинжал!), отправил Эдди вместе с доспехами и мечом (решил придать им приличный вид, идиот!), остановился и скинул с себя сумки. Задумался — куда бы спрятать? Деньги — чёрт с ними, наживу. А вот награды и пергаменты с послужным списком, патенты… Без них наемник-одиночка может рассчитывать лишь на место в общем строю, а не на командирскую должность. А мне, в моем-то возрасте, становиться под начало сосунка-капрала не хотелось.
Не найдя ничего лучшего, определил свои сумки и узел из простыни под мостик, переброшенный через сточную канаву! Пока полежат, а там видно будет.
Скользя по самой стеночке, подошел к двери, присел. Вроде пока все выглядит так, как оно и должно быть. Я постучался, и из-за двери донесся голос трактирщика:
— Это вы, господин Артакс? Открываю.
Теперь я твердо знал — засада. Обычно Вахруш отзывался с пятого раза.
Дверь отворилась во всю ширь, и из нее вылетела рыболовная сеть. Если бы я стоял там, где положено — напротив входа, а не слева и боком, она бы меня накрыла.
«Ишь ты! Что-то новенькое!» — удивился я, хватаясь за сеть и вытаскивая вместе с ней двух верзил из городской стражи. Один из них тотчас же получил коленом в пах, а второй — рукояткой кинжала в кадык. Третий «рыбак» стоял на самом входе, так и напрашиваясь на добрый удар «под ложечку». Вооружившись мечом одного из стражников, отпихнул в сторону Вахруша и ворвался внутрь.
Сидеть в засаде тяжело даже опытному солдату. А коли сидеть всю ночь, то к утру начинает клонить в сон самых стойких и опытных. Стражники, решив спать по очереди, сменяя друг друга у дверей, надеялись, что услышат и прибегут к сотоварищам…
Семеро городских стражей и в бодром-то виде не опасны для меня, а уж в полусонном… Хотел бы убить — перебил бы всех, а так даже неинтересно. Не пришлось никого рубить или резать. Бил эфесом чужого меча, немножко ногами, никого особо не покалечил, но через пару минут столовая зала превратилась в место, где ползали и стонали…
— Что с Жаком? — спросил я, обернувшись к Вахрушу.
— С ним все в порядке, — послышался ненавистный голос.
Двое стражников вытащили Жака. Голова короля нищих болталась, а его повязка кровоточила. Третий — мордатый, с усиками, держал кинжал у его горла.
Последним вышагивал сам бургомистр города Ульбурга. Картинно сложив руки на груди, Лабстерман торжественно заявил:
— Господин Артакс, вы арестованы! — Сделав паузу, первый бургомистр добавил: — Вы обвиняетесь в убийстве фрау Уты фон Артакс.
«Титул» Уты резанул по ушам, и я сразу не сообразил — в чём меня обвиняют. Зная «любовь» ко мне бургомистра, можно было ждать любого обвинения — от кражи церковного серебра до скотоложства. Потом до меня дошло…
— В убийстве? — растерянно протянул я. — Ута мертва?
— Мертвей не бывает, — сообщил бургомистр с оттенком злорадства. — Есть свидетели, что именно вы убили свою жену. Возможно, ваш друг является соучастником. Если вы не бросите оружие, я прикажу убить его.
— И сколько вы проживете потом? — спросил я.
— Зарежьте его, — не моргнув глазом, приказал бургомистр.
Мордатый, захватив Жака за волосы, приготовился полоснуть его по горлу…
«Не допрыгну!» — грустно подумал я, складывая оружие.
Часть вторая
СЛОВО СОЛДАТА — ЗОЛОТОЕ СЛОВО!
Глава первая
ПРИНЦ НА СОЛОМЕ
Из трактира меня доставили в ратушу, в тот самый подвал, где я уже побывал прежде. Ну а куда вести арестанта, если в наличии всего одна тюрьма? Ульбург городок небольшой. Подвалы и сараи лучше использовать под склады и лавки, а не под содержание преступников. Опять-таки, прибыли от арестантов никакой — сплошные расходы. Посему, чтобы не обременять городскую казну, с задержанными старались разобраться поскорее — либо повесить, либо простить.
Врать не стану, но по дороге меня никто не бил, не оскорблял и в спину алебардами не тыкал. Я тоже не стал дергаться и вырываться. Знаю, что без труда расшвырял бы стражников, но какой в этом смысл? Своим бегством я бы не спас Жака.