с усами… — Динко! — вздрогнул Васко и посмотрел на своего следователя глаза в глаза. Но дым от сигареты устремился к окошку, завертевшись воронкой вокруг нее, и черты Яневой затуманились. Только голос был по-прежнему рядом, близкий, волнующий. — Да, они вдвоем разобрали всю катушку. Отличная работа, товарищ Петринский! — Значит, убедились, насколько она была надежна, — вздохнул Васко. — Не спешите… Знаете, что мы нашли там? Один пустячок, один недокрученный болт…
Он не решался отклеить спину от двери. Казалось, стоит пошевелиться, и видение у окна исчезнет, улетучится через решетку, как дымок сигареты. А ему хотелось прыгать от радости: значит, все было вычислено точно, все было в порядке! Значит, канатка не была только плодом его фантазии, его желания продолжать трассу, а не терять в ожидании два месяца, пока будет восстановлен мост!..
— Да, выход был найден отличный, — подтвердила Янева и продолжала: — На площадке уже сгружают секции для опор высокого напряжения, как и другие материалы.
— Что? — Он мигом оторвался от двери, дошел до противоположной стены, к окну, словно хотел выпрыгнуть во двор, вскочить в первую попутку до моста, а оттуда вверх, к трассе…
Он снова прислонился к стене, словно там был какой-то контакт, словно в таком положении мысль его работала быстрее и четче. Подумать только, его идея реализуется без него — идея, из-за которой погиб человек, из-за которой он сейчас находится здесь! От одной мысли его бросало то в жар, то в холод. Он даже вспотел. — Но каким образом? Кто?
— Вы считаете себя незаменимым?
— Не в том дело. Но я был один. Кроме меня, только техник Добрева и Горский верили в успех дела. Мы начинали всего с несколькими рабочими. Только позже…
— А инженер Горанчев? — вставила Янева.
— Горанчев?! Вы шутите?
— Нисколько. — Она была спокойна и следила за каждой его реакцией. Именно такой и представлял он ее себе.
— Но это невозможно! Невозможно, понимаете? — горячился Васко. — Ведь как раз он первый не принял эту идею, заявил, что категорически отказывается участвовать в моей «героико-романтической пьесе»! Что это не его амплуа!
— Странно! — сказала Янева. — Сейчас всем на трассе руководит он. Вчера после обеда начали перебрасывать секции…
Он представил себе, как кипит работа на объекте, сколько мобилизовано рабочих, как по канатке отправляют им все необходимое, вплоть до продуктов для кухни тетушки Стаменки, которая и ее, следователя Яневу, угостила роскошной курбан-чорбой…
— А лучше всех говорил о вас инженер Горанчев, — заключила Янева.
Нет, это уже слишком. Можно запутаться. Он снова оторвался от двери. Номер настолько мал, что с трудом удается сделать пять нормальных шагов по прямой. Васко опять почувствовал себя загнанным в клетку, все его человеческое существо смутилось и взбунтовалось от одной мысли о том, что Горанчев… Шаги отдавались в висках, голос дрожал, как с перепоя.
Вы понимаете, что вы говорите, понимаете? — хотел он крикнуть воображаемой собеседнице, но голоса не было, все ведь происходило в нем самом, внутри. — Или вы смеетесь надо мной, или я схожу с ума… Горанчев? Говорил обо мне лучше всех? Горанчев?.. — Она дождалась, пока он успокоится. — Я не понимаю вас! Человек говорит о вас с самым добрым чувством, говорит, какой вы интеллигентный и талантливый, завидует, что не ему первому пришла в голову мысль о канатной дороге. Здесь сыграла свою роль инерция. «Завидую, — так и сказал, — его молодости и смелости». — А он не сказал вам, что энтузиасты вроде меня давно вышли из моды? Что он не выносит типов, которые делают все, только чтоб блеснуть, выделиться, чтобы их похвалили, заметили, отличили! Что подобные романтические порывы ему глубоко чужды! — Васко буквально задыхался. — Он не сказал вам, что там, на объекте, сборище грешников, что и мы сами такие же? Не рассказал, как я набил морду пьянице шоферу, отнял у него зарплату и отдал его жене и детям? Не сказал, что я и ночами не терял времени даром, развлекаясь с техником Верчей, и что он глубоко возмущен моим поведением? Наконец, он не сказал вам о том, что я люблю его жену и она любит меня? Ах, мерзавец!
— Успокойтесь, прошу вас! — Следователь не ожидала подобных признаний и немного смутилась. — Расскажите мне, расскажите подробней о ваших взаимоотношениях с Горанчевым!
— Хм! «Мокрое мыло: сколько его ни хватай, все равно выскользнет», — сквозь зубы пробормотал Васко. Она не поняла: — Простите?
Он снова начал припоминать, рассказывать — для нее и для себя, стараясь не упустить ни малейшей подробности. Он все ей расскажет, все — и о Горанчеве, и об Эвелине… Все…
Последние два дня было невыносимо. Мысль неслась, как необъезженный конь — без дороги, все выше, через реки, горы, по трассе высоковольтки. Истина была там, вся истина. Он знал пока очень мало, только частичку ее, еще не самую важную. Знал, что кто-то ослабил болт… Знал, что невиновен. От одного этого хотелось петь и плясать. Не потому, что он будет освобожден, нет! На нем нет вины в смерти Небебе! Не он убил ее. Но кто? И за что?.. А Горанчев? Скромный, тихий, не любящий риска? Как могло случиться, что он вдруг взялся осуществлять то, что отрицал с такой страстностью? А может быть, именно потому, что теперь уже не было риска? После всего, что случилось, он вдруг понял, что идея Васко реальна и осуществима. Значит, он остался верен себе. Кто-то уже взял на себя всю полноту ответственности, этот кто-то был инженер Петринский. А Горанчеву теперь оставалось сыграть благородную роль верного заместителя, расхвалить его и продолжить то, что он не успел… Стоп, стоп! А если он сразу понял, что идея с канаткой может оказаться ему выгодной? Что получается? Горанчев, значит, был не против идеи, а против того, кто ее предлагал! Почему? Только ли потому, что Петринский стал вместо него главным инженером? Нет, это несерьезно… Из-за Эвелины? Исключено! В тот вечер на веранде Горанчев не мог даже предположить ни их прежнего знакомства, ни глубокого старого чувства, которое, как невидимая антенна, в мгновение связала их с первой минуты той неожиданной встречи и которую они так тщательно скрывали, играя в незнакомцев… Тогда?.. Против чего, в сущности, был Горанчев? Против его молодости, его уверенности во всем, что он делал, короче — против него как человека!.. А может быть, он сам виноват в чем-то? В чем?
Снова он припоминал их спор с Горанчевым при Эвелине, как приказал ему явиться к восьми утра на объект, вспомнил, как тот смотрел на канатку и его отвратительную улыбку — ироническую, снисходительную…