Дора нетерпеливо посмотрела на Джексона:
– Ну и что?
Черное лицо словно разрезала пополам белоснежная улыбка. Джексона рассмешила резкость ее тона.
– Вы, честное слово, такая раздражительная стали. Видно, жизнь в Большом доме несладкая.
– У Эми режутся зубки. Опять сестра Харриет день и ночь жалуется, что ее грабят. Сбежали еще два работника, и с их женами нет никакого сладу, ничего не хотят делать. Говорят, что жены солдат тоже свободны, так что, наверное они тоже сбегут. Не знаю, правда ли, что они говорят, но им это все равно. Я пыталась уговорить Джози платить им за работу, но она посмотрела на меня так, словно я предлагаю поджечь дом. А брат Карлсон так все время злится с тех пор, как Чарли примкнул к мятежникам, что легче обойти его за милю, чем заговорить с ним.
Джексон вывалил корзину с картофелем в мешок, который приготовился нести в поле.
– Если хотите сюда приехать насовсем, скажите только слово. Я смогу жить в амбаре. Сам подумываю, как бы сбежать в армию, чтобы уж разорвать эти цепи раз и навсегда.
Дора метнула на него гневный взгляд:
– И думать об этом не смей! Что хорошего в свободе, если ты мерзнешь и голодаешь?
Лицо его приняло упрямое выражение.
– Но я смог бы жениться на Лизе, и если слухи верные, то она тоже будет свободна.
Дора вздохнула и кинула последний ломтик картофеля в корзину.
– Сначала убедись, что все правильно. Федералы так же способны врать, как все остальные люди. А к чему ты мне рассказал о Томми Маккое?
– Он мертв. Федералы его расстреляли.
Дора вздрогнула и тревожно посмотрела на негра:
– Но он же не солдат. Как это могло случиться?
– Прошлой ночью конфедераты-партизаны напали на склад зерна. Томми только-только отпустили под честное слово, что он больше не станет воевать. Но федералы его опять схватили, с ним еще несколько человек, и расстреляли на месте как изменников. Генерал уже сыт по горло этими играми «поймай меня, если сможешь», в которые играют проклятые мятежники. Мы же считаемся сторонниками Союза штатов, а не противниками. И он чертовски хорошо знает, что с глубокого Юга сюда мятежники не примчатся, чтобы ограбить склад.
Дора пошевелила затекшими пальцами и взглянула на кружевной бордюр цветущего кустарника, окаймлявшего двор. Небо такое синее, что больно смотреть. Теплое дыхание весны овевало ей шею. Она чувствовала, как земля возрождается к новой жизни. На кустах роз налились бутоны, вот-вот раскроются, ирисы устремляли свои стрелы в небесную высь, буйно зацветала жимолость. И вот в таком прекрасном Божьем мире люди поливают землю кровью таких же людей, как они сами.
К глазам почему-то подступили непрошеные слезы, и Дора затрясла головой, чтобы не расплакаться. Уныние одолевало ее последнюю неделю-две. Дора испытывала безотчетный страх, ее давило непонятное бремя. Нет, сердце у нее болит не только от детского плача и жалоб старухи Николлз. А болело оно, Бог знает, по какой глупой причине. Пэйс писал редко, нерегулярно и никогда – ей. И думать, что между ними существуют какие-то особенные узы, все равно, что верить в сказки об ангелах и феях. Наверное, надо поговорить с врачом и начать пить укрепляющий настой от весенней немочи. И, что вернее всего, надо бросить читать газеты. С первого мая борьба на обоих фронтах достигла небывалой жестокости. И у нее все холодело внутри при мысли, что так сражаются люди, которых она знает.
– Хотелось бы мне, чтобы все это кончилось, – прошептала она не то себе, не то Джексону.
– Я сам, случалось, этого хотел, – проворчал он. И, посмотрев на фигуру, шедшую через поле, добавил: – А вот этого парня я бы сейчас видеть никак не хотел.
Дора подняла взгляд и увидела долговязого тощего подростка Солли, топающего по вспаханным бороздам. Юноша улыбнулся, поняв, что они его заметили.
– Но он ведь еще мальчик, Джексон. Ты должен быть с ним потерпеливее, – сказала Дора примирительно.
Предполагалось, что Солли сегодня утром придет пораньше, чтобы помочь с картофелем.
Босоногий, в рваной муслиновой рубахе, он вышагивал, как капитан федеральных войск, в блестящем мундире и отдал им воинскую честь, остановившись.
– Я ухожу в армию, – объявил он. Пораженная Дора смотрела на него во все глаза. Джексон отвесил легкий подзатыльник.
– Уж не собираешься ли ты жениться к тому же? Солли недоуменно заморгал:
– Конечно, нет. Какого черта я должен жениться?
– Так, значит, ты хочешь, чтобы тебя убили за то, что белые не поладили меж собой. Что же такого хорошего сделали тебе синие мундиры, что ты хочешь за них умереть? А я-то думал, парень, что научил тебя уму-разуму.
Дора опустила взгляд, чтобы никто из мужчин не заметил, как ей смешно. Только десять минут назад Джексон горделиво возвестил о своем вероятном уходе в армию. А теперь он пытался удержать от опрометчивого шага мальчишку, который был еще слишком юн, чтобы отдавать себе отчет в своих поступках, мальчишку, которого он, по его словам, презирал, если не больше. Но прошло уже почти два года и, может быть, парень тоже научился как-то влиять на взрослого человека.
– Я освобожусь, если вступлю в армию, – сказал ворчливо Солли.
– Ты умрешь, если вступишь. Ты как думаешь, почему они так охотно берут негров? Да потому что ни один белый в здравом уме не собирается этого делать, вот почему. У северян много людей убито и ранено, под завязку, и они подумывают, а стоим ли мы того, чтобы нас освобождать? Черт возьми, да они сами не слишком свободны. Ну и пусть их воюют на своих войнах. А у нас полно работы.
И Джексон поднял стофунтовый мешок с картофелем на плечо, словно перышко. Дав еще один подзатыльник мальчишке, он направился в поле:
– Пойдем, надо все это посадить.
Дора про себя взмолилась, чтобы такое неустойчивое перемирие затянулось подольше. Война идет уже три года. Конечно, так не может продолжаться вечно. Скоро никого не останется в живых.
Такие мысли никак не облегчили ее душевное состояние. Надо все время быть чем-нибудь занятой. Дел полно, хватило бы рук. Но хорошо бы и ум чем-нибудь занять.
Мимо проскакал галопом Карлсон, не обращая внимания на тоненькую фигурку Доры, идущей по дерну подъездной дороги. Если бы кто поинтересовался ее мнением, то Дора сказала бы, что у него вид человека, готового убить. Однако в последнее время у отца Пэйса все время был такой вид. С тех пор как Чарли покинул свое доходное место офицера полиции и примкнул к конфедератам-южанам, Карлсон был на грани нервного срыва.
Дора знала, что Чарли и его так называемые отряды доставляли много неприятностей федералам под видом неуклонного следования закону, но вскоре игра перестала казаться забавной, когда офицер-янки потребовал предъявить серьезные обвинения людям, брошенным в тюрьмы. Вскоре Чарли оставил свою службу, а линкольновская Декларация об отмене рабства, объявленная год назад в январе, была последней каплей. Чарли с пеной у рта кричал и бесновался, проклиная акт, совсем так же, как его отец сейчас.