Временами машина врезалась в полосы тумана, которые были не видны на расстоянии, и поэтому их невозможно было обойти. Мы снова оказывались в серой беспросветной мгле. В такие мгновения, когда бессмысленно было всматриваться во мглу, я сосредоточивал все внимание на приборах. Чуть-чуть передвигая рукоятки, я старался держать машину горизонтально, не позволяя ей ни подняться, ни снизиться ни на метр. Внезапно мы выныривали из тумана, почти касаясь воды и не видя ничего, кроме бесконечных зеленоватых волн с гребешками грозной пены, которую я ни в коем случае не должен задеть.
Видимость вперед не превышала сотни метров. То немногое, что мы скорее угадывали, чем видели, проносилось мимо с огромной скоростью, так как нас подгонял страшный ветер, — я теперь ощущал его. Ветер добавлял к нашей собственной скорости еще добрую сотню километров в час. Кажущаяся неподвижность посреди буря, в которой мы жили целых два часа, сменилась устрашающе быстрым движением у самой земли. И все же я благословлял наше решение продолжать первую стадию разворота далеко в море. Благодаря этому мы увидели поверхность планеты. Предельно малая видимость и низкая облачность никогда не позволили бы нам так снизиться над твердой землей. Самолет разбился бы о самую незначительную неровность рельефа.
Но не думайте, что все близилось к завершению. Трудностей другого рода было предостаточно. Я вел болид, и управление им было ограничено. Я в состоянии был изменить направление и несколько замедлить безумный бег, но я не мог и помыслить о том, чтобы остановить двигатель, просто выключив газ, как в автомобиле.
Приходилось прижимать самолет к воде, чтобы уйти от клубов тумана. Этот сверхбреющий полет над морем оставался для меня единственным способом добраться да берега. Это был наш последний шанс.
Я старался максимально использовать весьма ограниченную видимость вперед и надеялся все же обогнуть препятствия, конечно, не слишком высокие. Я понимал, что должен безоговорочно, без рассуждений верить указателю поворотов. Он может вывести нас на полосу или близко к ней, если удастся удерживать его стрелку в середине.
Вдруг неожиданно, на полной скорости, я увидел, что мы пересекаем почти под прямым углом плоский пустынный берег. В течение нескольких секунд — земля, пустынная, скудная, каменистая, и снова море, в двух или трех метрах под фюзеляжем.
Не изменяя положения рычагов, я включил автопилот, нагнувшись, бросил взгляд на карту посадки и тотчас снова взялся за штурвал.
Мне казалось, я сумел определить на карте, где мы: узкая полоска земли, над которой мы промчались, — не что иное, как маленькая коса. Материк, твердая земля, в двух с половиной километрах впереди. То, что я увидел на карте, казалось, совпадает с тем, что было внизу, когда мы летели над косой. Все вроде бы говорило о том, что мы на правильном пути и очень близки к цели. К несчастью, против нас были три фактора и их переплетение создавало непреодолимую преграду.
Облака столь низки, что места едва хватает, чтобы втиснуться между ними и морем; над материком это пространство еще более сократится. Видимость столь мала, что сквозь снегопад вперемешку с туманом практически ничего не видно. И наконец, неразрешимая проблема скорости.
Многое я бы отдал, чтобы хоть немного сбавить скорость. На такой скорости, как наша, мы вряд ли успеем уклониться от препятствий. Увы, уменьшить ее невозможно. Наша собственная скорость уже близка к минимальной, при которой самолет еще повинуется рулям, а чудовищный попутный ветер делает наше положение просто кошмарным.
Мой взгляд, тщетно блуждая по морю и небу впереди, остановился на трех застывших лопастях. Какое-то мгновение я смотрел на них, не в состоянии не любоваться величием их красоты, не думать о знамении, которое несла перед собой машина, — распростертые руки, казалось, защищали нас и прокладывали дорогу сквозь бурю.
Скрытый завесой тумана, снега и дождя предстал перед нами берег. Словно ожили знаки посадочной карты, указанные там расстояния, летное время. И так, мы над твердой землей, я скорее угадывал, чем видел ее в двух-трех метрах под нами. И я начал ее панически бояться.
В этом круге внизу я различал зараз лишь клочок земли. Впереди тоже не видно почти ничего. И тем не менее мы оба, Алькоб и я, все свое внимание сосредоточили на том, что впереди. Мы прилагали нечеловеческие усилия, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь бесконечную завесу дождя и снега, которая, казалось, летела вместе с нами и впереди нас. Несмотря на старания держаться почти вплотную к земле, чтобы не потерять ее из вида, я часто попадал в полосы тумана, предательски опускавшиеся ниже самолета. Мы мчались через них, ничего не видя, доли секунды, долгие, как столетия. В эти секунды у меня перехватывало дыхание.
С тех пор как я увидел землю и начал визуальный полет, я вдруг радикально изменил метод пилотирования. Желая выжить во что бы то ни стало и вопреки всему, я управлял самолетом яростно, и ожесточенно. Находясь так близко от земли, я был полон решимости не выпустить из рук эту с таким трудом доставшуюся добычу.
Алькоб оставил все дела. Прислонясь к лобовому стеклу, он силился разглядеть препятствия, чтобы успеть подсказать мне смену курса.
Пока и речи не могло быть даже о слабой уверенности в том, что можно приземлиться. Однако за завесой снега и тумана я видел возможность, пусть незначительную, очутиться па земле, на твердой почве, которую сейчас мы лишь угадывали. Вот единственное объяснение того, что произошло во мне и так резко изменило мое состояние, что я оказался способен на отчаянный порыв.
Иллюзия, скорее всего хрупкая иллюзия!
Если так, то уж наверняка последняя. Наше поле зрения было настолько мало, что мы могли пройти в двадцати метрах от цели и не увидеть ее…
Снежный буран все бил по стеклам машины. Снежные хлопья и крупные капли воды тяжело и шумно шлепались о плексиглас. Стеклоочистителей кабина не имела. А если бы они и были, легче нам бы не стало. Дело не в стеклах, они тут ни при чем. Виновата буря. Дрожь охватывала меня при мысли, что где-нибудь в 50 метрах перед нами может быть столб, дом или просто насыпь!.. Или другие, более высокие препятствия, которых нам не увидеть и не избежать.
Машина продолжала свой бешеный бег, едва не касаясь земли. Указатель поворотов держался почти в центре, скорость остава лась постоянной. Трудяга-мотор храбро боролся за нас, не сдавая ни на минуту, ни разу не чихнув. Порой я удивлялся, как мог двигатель столь долго работать, ни разу не запнувшись, ведь он «глотал» тонны снега.
— Полоса! Полоса!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});