Читать интересную книгу Я — твоё солнце - Павленко Мари

Но это было сильнее меня — заржала.

— Ха-ха-ха! Прости… Ха-ха! Изидор, оставь Виктора в покое, уверена, он чистый!

— Что?

— Ну ты же помылся?

— Я… Изидор, слушай хозяйку! Иди нюхать зад кому-нибудь другому!

— Я не его хозяйка.

— Ну теперь моя очередь смеяться! — воскликнул Джамаль. — Конечно! А Гертруда не мой тарантул!

— О чём ты?

Я уселась по-турецки на полу. Так чудесно оказаться здесь с ними, гостиная наполнилась словами, смехом. Даже Изидору нравилось.

— Ты шутишь, Дебо?

— Его хозяйка — моя мама.

— А как собака признаёт своего хозяина? — спросил Виктор.

— А с каких пор ты разбираешься в собаках? Ты никогда раньше не видел Изидора!

— Я спец по собакам. У меня целых тринадцать лет был пёс, помесь лабрадора и какой-то неопределённой породы. И звали его Пёс.

— Смотрю, вы особо не заморачивались…

— Ну да, мы его взяли щенком.

— А почему его звали Пёс?

— Это я узнал гораздо позже. Один раз, когда мне было лет десять-одиннадцать, мы пошли гулять в лес. Пёс, наверное, заметил кролика или какого другого зверька, помчался за ним и исчез.

— И вы так его и не нашли?

— Нашли, но мои родители часами горланили в лесу, чтобы засранец Пёс вернулся. И тут — о ужас!

— Что?!

Слушая Виктора, мы с Джамалем даже дышать перестали. Конечно… не буквально.

— Я узнал настоящее имя Пса! Потому что, мои дорогие слушатели, Пёс — это сокращение!

— От чего?

Виктор сделал глоток чая, наслаждаясь произведённым впечатлением и заведённой публикой. Как же он бесит! Настолько, что я дождалась, пока Виктор поставит чашку на место (а то ошпарится ещё), и бросила ему в голову свой носок.

Последний гвоздь в гроб Деборы.

Да КТО вообще так делает? Уверена, Козетта не кидалась носками в рожу Мариуса!

— Дебора! — обиженно вскрикнул Виктор, но улыбнулся (по крайней мере, я надеюсь).

— Извини! Слишком интересно! Но носок чистый, я только что его надела!

— Да ла-а-адно, всё нормально, — вмешался Джамаль, — ты же не трусами в него кинула.

— Ты вправду это произнёс?! — завопила я.

Они с Виктором согнулись пополам от смеха. Джамаль похлопал меня по спине, Изидор зарычал, и всем пришлось умолкнуть.

— Хорошо сказано, Изидор! Я тоже хочу послушать историю о Псе до конца.

Моему лицу, похожему на помидор, позавидовал бы мак, а Виктор как-то странно пялился на меня. Я раньше не замечала у него этого взгляда, поэтому не могла расшифровать, что он значит.

— Так, ты продолжишь или второй носок бросить?

Лучшая защита — это нападение… разве нет?

— Хорошо, барабанная дробь… Так я в ужасе обнаружил, что Пёс — это сокращение от?..

— Песок?

— Пестунья?

— Пестрянка?

— Песо?

— Хуже.

— Хуже Пестрянки?

Виктор кивнул и подул на чай.

— Песец.

— Да ладно?!

— Мама назвала пса Песец. Песец! И в солнечный воскресный день в лесу, полном гуляк, она начала орать его полное имя: «Песе-е-е-е-е-ец! Песе-е-е-е-е-е-е-ец!»

— Я… не могу… в это… поверить! — задыхалась я от смеха.

Виктор протянул мне телефон:

— Сама ей позвони!

Четыре минуты мы ржали без остановки: я с трудом переводила дыхание, Джамаль угорал, обнажая свои клыки, которые были похожи на две антенны. Пока я умирала со смеху, глаза Виктора превращались в дир узенькие щёлочки на его прекрасном лице.

Наконец я успокоилась, меня охватила невероятная радость.

— Так вот, — продолжил Виктор свою мысль, — собака признаёт хозяина в том, кто с ней гуляет и её кормит.

Я посмотрела на позорного пса:

— Изидор?

Его хвост ритмично застучал по полу.

Они ушли около восьми. Мы договорились собраться у Джамаля в субботу и посочинять «изящные трупы». Не могу сказать, что против капли нормальности в этом жестоком мире.

Я убрала чашки, крошки от печенья, и едва открыла книгу, как услышала поворот ключа в замке прихожей. Мой небритый отец промок насквозь.

— Дождь идёт?

Ах да, снаружи лило как из ведра.

— Ливень. Я столкнулся с твоим другом, забыл, как его зовут.

— Джамаль.

— И со вторым парнем.

— Угу.

Ожидая ответа, отец уставился на меня. С его пальто вода капала на ковёр — кап, кап, кап; я сделала вид, что читаю. Он вернулся в прихожую, снял верхнюю одежду и стариковские ботинки, повесил пальто на вешалку и поставил обувь под батарею в прихожей. Каждое его движение было чётким, аккуратным, однако, когда он приблизился ко мне, чтобы запечатлеть холодный поцелуй на лбу, всё это сменилось неловкостью.

— Тебе лучше?

— Угу.

— Хорошо провела день?

— Угу.

— А этот парень, Джамаль…

— Послушай, папа, мы просто друзья, ок?

— Ок! Хорошо!

Он исчез, но потом вернулся, вытирая полотенцем мокрые волосы. Полотенце было розовое, но мой отец не замечает таких деталей. Что он вообще замечает?

— Вот ты обвиняешь меня в неразговорчивости, но я делаю, что могу! — начал он так громко, что я подпрыгнула. — Ты затыкаешь меня каждый раз, когда я пытаюсь, так дела не делаются!

Я громко вздохнула. Само его присутствие бесило меня.

— Ты хочешь, чтобы я был внимательным, но не слишком, чтобы слушал тебя, но без фанатизма! Дорогая моя, это так по-женски!

— Ты не мог этого сказать. Ты только что выдал самую антифеминистскую речь на свете за всю историю этой квартиры.

— Да, ты права, я выразился как идиот.

— Ну почему же «как».

Мы сверлили друг друга взглядами. В комнате смердело обидой и недосказанностью.

— Дорогая моя…

Вдруг он весь обмяк. Подойдя к креслу напротив, он сел и закинул голову на спинку.

— Послушай, если ты думаешь, что ответственность за происходящее лежит на мне… что твоя мама хотела покончить с собой, то надо вскрыть этот нарыв, — решил он не ходить вокруг да около.

Шум дождя оглушал: он будто пролился между нами, на мою голову, волосы, продырявил кожу, словно кислота, добрался до костей, мышц и растворял меня на диване, разъедал.

Я заложила пальцем страницу, которую читала, и закрыла книгу, сжав её так сильно, что текст отпечатался на коже. Не в силах посмотреть отцу прямо в глаза, но и не в силах сдерживаться, лгать, я исподлобья взглянула на него.

— Конечно, ответственность на тебе. А на ком ещё? — прошептала я.

Он уставился на меня, открыл рот и цокнул языком.

— А ты знаешь, почему я ушёл, дорогая?

Он продолжал называть меня «дорогая».

— И знать не хочу.

— Возможно, но я хочу тебе рассказать, это необходимо. Ну, как поступим?

Я не двигалась с начала разговора. Спина затекла, было больно. Папа же сдувался с каждым произнесённым словом, сморщившись, как сгнивший фрукт.

— Выслушай меня, пожалуйста.

Голос его звучал смиренно, и моя ярость угасала.

— Пожалуйста.

Я положила книгу разворотом вниз, чтобы не потерять страницу, и вжалась в диван.

— Говори.

— Спасибо.

Он смотрел на меня, но переводил взгляд на окно, на потолок или под ноги через каждые две-три фразы, словно хотел сбежать любой ценой.

— Развод — это вина обоих. Я не хочу оправдываться, пойми меня правильно, но это правда: когда пара расстаётся, ответственность лежит на обоих.

Он сцепил пальцы у подбородка — он всегда так делает, когда сосредоточен. Мне показалось, что он забыл обо мне, однако папа продолжил:

— Внутри твоей мамы есть огромная пустота, которую мне не удавалось заполнить. Гигантская пустота. И я больше не мог этого выносить.

Удивительно, но я поняла, о чём он.

— Что-то в ней было для меня всегда неуловимым. Сначала это казалось привлекательным: смогу ли я разгадать и приручить таинственную красавицу Анну? Но годы шли, и твоя мама до сих пор ускользает от меня. Часть её мне не принадлежит, и в этом не было бы такой проблемы, если бы эта часть не была гигантской. Анна сама создала свою личность, свой характер, но ключ к ним мне не дала. Вместо этого она построила между нами стеклянную стену, которая граничит со страной, где мне нет места. И твоя мама всегда такой была. Мне же нужны отношения попроще, но, главное, главное, я хочу, чтобы во мне нуждались. Сегодня же я чувствую себя мебелью. Мне хочется изменить свою жизнь. Я хочу быть кому-то нужным.