с соседкой можно было просто провести время — разговор, разумеется, потерял свою привлекательность и замер, соседка немного отошла от прилавка, чтобы продавщица могла выжидающе взглянуть на Хилари.
— У вас детские перчатки есть? — спросил он.
— А сколько лет ребенку? — спросила продавщица.
— Около шести, — ответил он.
Женщина вытащила ящик, со стуком поставила перед ним на прилавок и сказала:
— Эти все подходят для шестилеток.
«Этих всех», в сущности, оказалось совсем немного. Несколько пар серых, из грубой, колючей на ощупь шерсти. Пара из белого заячьего меха, пара в горчичных полосах и одна цвета электрик. Хилари с сомнением перебрал их и сказал:
— Вообще-то я ищу что-нибудь веселое… к примеру, ярко-красные.
— Обождите, — сказала женщина и вытащила еще один ящик. — Мне кажется… — продолжала она и вывернула его содержимое на прилавок, — я подумала, есть тут у меня одни. Вот они, мсье. — И протянула ему алые вязаные перчатки.
— Да, это то, что надо. — Хилари взял в руки и сделал вид, будто рассматривает. — А они такого же размера, мадам, как в том ящике?
— Сколько точно ребенку лет?
— Пять, — сказал Хилари, — пять с половиной.
— Для ребенка пяти с половиной лет они в самый раз, — решительно заявила продавщица.
— Беру, — сказал он. — Сколько они стоят?
Продавщица взяла у него перчатки и задумалась.
— Сто франков, — сказала она не то утвердительно, не то вопросительно, и Хилари запротестовал:
— Для маленьких перчаток это слишком дорого.
Но та уже решила.
— Сто франков, — повторила она, и Хилари протянул ей банкноту.
— А талоны?
— Не понимаю.
— Перчатки — нормированный товар, мсье, — устало объяснила женщина.
— Ох, я не знал, — сказал Хилари. Женщина принялась задвигать ящики, а он так и остался стоять с банкнотой, беспомощно повисшей в руке, и, глядя ей в спину, выражал свое несогласие:
— Понимаете, я англичанин… приезжий. Нам талоны не дают. Я просто не знаю, неужели ничего нельзя сделать?
Казалось, женщина не обращает на него внимания. Она повернулась и вполголоса заговорила с соседкой, та попрощалась с ней и вышла из магазина.
— Раз перчатки нормированный товар, тогда… боюсь, я… — проговорил Хилари с запинкой.
Женщина взяла перчатки, завернула в кусок белой бумаги. Все еще не глядя на Хилари, она сказала:
— Я ошиблась, мсье. Перчатки стоят сто пятьдесят франков. — И со свертком в руках стояла в ожидании.
Медленно, нехотя Хилари опять открыл бумажник и вынул еще одну купюру. Не надо бы идти у нее на поводу, сказал он себе, но, сдается, здесь всюду так. К тому же я ведь не для себя… перчатки необходимы. И, скривившись, подумал: вероятно, все говорят — им это необходимо. Он ощутил потребность объяснить женщине, что эти перчатки для маленького сироты, что это не сделка черного рынка, и стыдно ему стало, он сунул сверток в карман, сухо сказал:
— Большое спасибо, мадам. — И вышел из магазина.
Было еще только четверть двенадцатого. Хилари неторопливо шел обратно к отелю, делая вид, будто интересуется каждой афишей, названием каждой улицы, каждой надписью и рисунком на каждой стене. Потом у самого отеля, на другой стороне сводчатого прохода, он заметил кафе — вероятно, часть этого же заведения. Слава Богу, с благодарностью подумал он, понимая, что теперь не обязательно уединяться в номере или бродить по улицам, но можно почитать, или поработать, или, быть может, завязать с кем-нибудь беседу, или хотя бы просто посидеть в таком месте, которое как раз для этого и предназначено. Поддерживать именно это кафе ему, разумеется, вовсе не улыбалось, но ничего другого, право же, не остается, сказал он себе; не станешь же уединяться у себя в номере, или бродить по улице, или пытаться подыскать и облюбовать какое-нибудь другое кафе. Нет, ничего не остается, кроме как расположиться в кафе отеля «Англетер».
Итак, остаток утра он провел здесь. Но запасся книгой, а завязывать беседу в конце концов ни с кем не стал. Нельзя быть уверенным в тех, кто сюда приходит, сказал он себе. Вероятно, они люди как люди, но, с другой стороны, может оказаться, что с кем-то и разговаривать пренеприятно, а кто-то даже помогал немцам.
И эти размышления вновь привели его к мысли о Пьере, который говорил, что во время оккупации люди вели себя как им свойственно, а что это значит, было установлено давным-давно. Пьер лучше меня, подумал Хилари. Он в самом деле свободомыслящий человек, я же исповедую свободомыслие только на словах. Я нетерпим и от всех и во всем требую совершенства, Пьер же отказывается судить кого бы то ни было, кроме самого себя. И, однако, мне присущ свойственный интеллектуалу широкий взгляд на мир, тогда как Пьер — ограниченный сторонник самосовершенствования. Но при этом Пьер способен отнестись ко мне терпимо — я же отнестись к нему терпимо не способен.
Вдруг он ощутил острую потребность в Пьере. Будь Пьер здесь, все было бы в порядке. Будь Пьер здесь, малыш был бы его, и, возможно, сегодня они уже забрали бы его и навсегда покинули А… и это сомнительное кафе.
Но я не должен искать у него помощи, в отчаянии сказал себе Хилари. Я оценивал Пьера неверно… да, неверно. Я люблю его и нуждаюсь в нем. Но мне, безусловно, следует пройти через это одному.
Будь Пьер здесь, мы согласились бы на том, что Жан — мой сын. Но я не был бы в этом уверен, а я должен быть уверен. Если мне предстоит отказаться от моего шаткого равновесия и попытки обрести стабильность, я должен быть уверен.
И, во всяком случае, настоятельница сказала, что мне следует быть уверенным, с облегчением подумал он. А будь здесь Пьер, получился бы самообман.
Наконец пришло время обеда. В ресторане за семейной трапезой расположились отец, мать и двое хныкающих ребятишек и, как и сам Хилари, поглощали изрядные порции весьма полноценной пищи. После обеда сияло солнце, Хилари взял записную книжку и пошел на небольшую площадку, где утром приметил зеленый клочок земли. Сел там на жесткую скамейку и стал писать статью, хотя чувствовал, что она получается неудачная — малосодержательная и многословная. Однако движение пера по бумаге хотя бы создавало иллюзию деятельности, и медленно, медленно и неохотно день убывал.
Наконец наступил шестой час и Хилари вновь двинулся вверх по холму — к сиротскому приюту.
Уже у самых ворот он задумался, что бы такое новое придумать для них обоих на сегодня, как поинтереснее провести время. Можно было бы вернуться с мальчиком в отель, но не улыбалось это Хилари,