не понимаешь?
— Я как из чего-нибудь вырасту, сестра Клотильда отдает все Луи, — с сомнением сказал малыш.
Хилари спохватился, что до сих пор обнимает его за плечи. Смущенно убрал руку и задумался, что лучше сказать: «Я сохраню их для тебя» или «Я позабочусь, чтобы у тебя их не забирали». Остановился на втором, потом достал носовой платок и старательно вытер малышу глаза.
— Сморкайся, — сказал он, вспомнив дни своего раннего детства. Жан послушно высморкался и улыбнулся полными слез глазами.
— Ну а теперь, как насчет малинового сиропа? — сказал Хилари. — Если не поторопишься, не успеешь выпить еще стакан.
Он увидел, что малыш украдкой вытащил перчатки из-под столешницы, скомкал, крепко сжал узелок в левой руке. И принялся за сироп; сам же Хилари при этом молча потягивал пиво.
Уже пора задавать Жану вопросы, говорил он себе, но о чем спрашивать?
Если он мой сын, мы встретились лишь однажды, при его рожденьи, и с тех самых пор больше никогда не были вместе. Он мог бы рассказать, какие у него были игрушки, — но я их никогда не видел. Мог бы рассказать про ребятишек, которых знал, — но я никогда с ними не встречался. Если б он помнил, в какое местечко его целовали, с какими словами укладывали спать, все равно я не знал бы, происходило ли это между Лайзой и моим сыном. Я не знаю даже уменьшительно-ласкательных имен, которыми они, вероятно, называли друг друга.
Но это навело его на мысль.
— Жан, — сказал он, — я знаю, как тебя зовут, а как зовут меня, ты, мне кажется, не знаешь, верно?
— Да, мсье, — сказал Жан, оторвавшись от сиропа.
— Меня зовут Хилари, — медленно произнес он, внимательно глядя на мальчика. — Как по-твоему, это хорошее имя?
Мальчик задумался, похоже, оценивал имя.
— По-моему, очень хорошее, — сказал он наконец.
— Ты когда-нибудь прежде его слышал?
— Нет, — ответил Жан и вновь склонился над сиропом, и в его лице Хилари не заметил ни проблеска узнавания.
Но он не отступал:
— А какие женские имена тебе нравятся больше всего?
— Женские имена… я, наверно, совсем не знаю, — неуверенно ответил Жан.
— Ну, что ты такое говоришь, — с деланным смехом сказал Хилари. — У всех сестер есть имена, ты разве не знаешь? А как же сестра Тереза, которая открывает дверь, и сестра Клотильда, которую ты только что называл?
— А, эти имена, — теперь уже понял Жан. — Я не знал, что это женские имена. Я думал, это просто имена сестер.
— Мое любимое имя — Лайза, — продолжал Хилари.
— Красивое имя, — сказал Жан с улыбкой.
— Ты когда-нибудь прежде его слышал? — настойчиво добивался Хилари.
Жана бросило в дрожь, он метнул на Хилари быстрый взгляд и прошептал:
— Нет, мсье.
О Господи, теперь я опять его испугал, подумал Хилари. Когда я произнес «Лайза», он улыбнулся. Но значит ли это что-нибудь? Красивое имя… но разве он не мог бы улыбнуться, скажи я вместо Лайзы «Джойс»?
Не в силах я больше ни о чем допытываться, в отчаянии подумал Хилари, это мучительно для нас обоих и ни к чему не ведет. Все равно я по-прежнему не понимаю, с чего начинать расспросы.
К тому же, подумал он (но даже самому себе в этом не признался), если я и дальше стану допытываться, может случиться, я дознаюсь, что он определенно не мой сын.
Просто буду по-прежнему с ним видеться, решил Хилари, разговаривать, как ни в чем не бывало, и постараюсь с ним подружиться. И, конечно же, рано или поздно узнаю.
— Допивай, Жан, — сказал он, — нам пора возвращаться.
— Вот и он, — сказал Хилари сестре Терезе. — Жив-здоров.
— Чего же лучше, — сказала сестра Тереза своим грубым, ворчливым голосом. — И еще одно, мсье. Парадный вход всегда открыт. Когда вы приходите, вам незачем звонить в звонок, призывать меня тащиться по всему коридору, чтоб отворить дверь. Вы просто входите, и, если вы к Жану, он будет ждать вас в холле; если же вы его привели, можете просто оставить его здесь и уйти. А теперь, — повернулась она к мальчугану, — бегом в кровать.
Но Жан не отпускал его руку, лишь крепко, отчаянно вцепился в нее.
— Ты что? — спросил Хилари, склонясь к нему.
— Мой подарок, мсье, — прошептал он. — Вы обещали попросить ее.
— Разумеется, — сказал Хилари. — Ma soeur, я только что подарил Жану перчатки. К сожалению, они ему малы. Но так ему понравились, что он хотел бы, если можно, все равно оставить их себе.
— Дайте-ка я погляжу на них, — сказала монахиня.
Жан нехотя расслабил крепко сжатый кулачок и опустил перчатки в большую протянутую руку.
— Ткань добротная, — ворчливо сказала монахиня. — По-моему, никуда это не годится, чтоб мальчик оставил их себе, безо всякой пользы, когда другие дети могли бы в них согреться.
— Однако я купил их именно ему, и, прошу вас, позвольте ему оставить их себе.
— И где он будет их держать, хочу я вас спросить?
— Ну а если там, где он держит игрушки и все прочее? — предложил Хилари.
— Игрушки, — с коротким смешком сказала монахиня. — Нет у нас денег на игрушки, мсье. Мальчики здесь, чтоб работать.
У Хилари перед глазами закружилась жалкая, выдающая вину Жана горстка вещиц, разбросанных по кровати.
— Но есть же шкаф, где вы храните его одежду? — гневно сказал Хилари.
— Есть, но он далеко, в бельевой, где хранится одежда всех остальных мальчиков. Я могла бы хранить там его перчатки, и он никогда бы их не увидел.
Хилари посмотрел вниз, на бледное личико, с мольбой обращенное к нему.
— В таком случае, я сам буду хранить перчатки для Жана, — сказал он твердо, подошел к сестре Терезе, взял у нее из руки перчатки и сунул в карман.
Он вышел из дверей и спустился по ступенькам со страхом в душе оттого, что невольно взял на себя какое-то неведомое обязательство.
Глава десятая
Вечер вторника
Хилари рано пообедал, к тому же поставил перед собой на столе книгу, чтобы воспрепятствовать любым попыткам мсье Леблана завязать с ним беседу. Потом вышел на улицу и ходил взад-вперед перед отелем. Не хотел, чтобы мсье Меркателю пришлось туда заходить и оказаться на глазах у мадам, когда станет справляться о нем.
Но вот наконец мсье Меркатель трусцой приблизился к отелю, в плаще и серой фетровой шляпе, шея закутана теплым вязаным кашне, и, казалось, испытал такое же облегчение, как и Хилари, оттого, что они встретились на улице.
— Это, наверно, глупо, — заметил он, — но если бы мне