пришлось заговорить с этими людьми, даже задать им какой-нибудь простой вопрос, у меня было бы такое ощущение, будто я предал самого себя.
— Они и вправду отвратительны, — сказал Хилари, и его передернуло. — Так куда мы отправимся?
— Моя матушка, мсье, просит вас доставить ей удовольствие, пожаловать к нам на чашечку кофе, — робко произнес мсье Меркатель. — Наши кафе сейчас, право, не слишком приятны, к тому же матушка была бы очень рада с вами познакомиться.
Приглашение нисколько не привлекало Хилари. Он надеялся тихо, мирно побеседовать с этим спокойным человеком, а не напрягаться ради светских разговоров со старой француженкой, известной своими добрыми делами. Но ему ничего не оставалось, как сказать:
— Почту за честь, мсье. Со стороны вашей матушки это чрезвычайно любезно.
И они двинулись по темной бесшумной улице.
— Вы только что из Парижа, не правда ли? — приветливо сказал мсье Меркатель. — Каким он вам показался?
— Он по-прежнему самый красивый город на свете, но мне показалось, в нем ощущается дух печали, чуть ли не упадка. Такое впечатление, что цивилизация медленно дает задний ход.
— Да, это устрашающе, — согласился мсье Меркатель. — Варварство притягательно в своем первобытном состоянии, но не тогда, когда это возврат, угасание. Не думаю, чтоб мне захотелось увидеть Париж сегодня.
— Вы не были там много лет? — учтиво спросил Хилари.
— До войны я приезжал туда раз в год, на обед, который ежегодно устраивали мои сорбоннские коллеги. Но с тех пор, как началась война, я там не бывал.
— Вы учились в Сорбонне? — сказал Хилари, не представляя, кем же могли быть упомянутые мсье Меркателем коллеги.
Мсье Меркатель тихонько засмеялся, безо всякого следа горечи.
— Я там преподавал, — объяснил он. — В ту пору я был весьма неплохой математик. Написал весьма серьезную работу, которая вряд ли была бы по зубам хоть кому-нибудь. Но мои тогдашние коллеги никогда меня не забывали, и приезжать туда раз в год, встречаться с ними и вести разговоры о прежних временах было огромное удовольствие. В этом году я наконец надеюсь опять поехать.
Они продолжали путь, и Хилари, чуть помолчав, сказал с глубочайшим сочувствием:
— Вам, верно, очень одиноко здесь все эти годы.
— Одиноко? — повторил мсье Меркатель. Он явно был удивлен. — О нет, мсье. Видите ли, я родился в А… и ходил здесь в школу, так что у меня в городе много хороших друзей. Нет-нет, мне здесь совсем не одиноко.
— Я имел в виду, — сказал Хилари, озадаченный непостижимым ответом мсье Меркателя, — что тут едва ли много людей, с которыми вы могли бы беседовать.
— А, вот вы о чем, — сообразил мсье Меркатель. — Вы имеете в виду, беседовать о математике. Но математика не то, что литература, она не может быть темой обычной беседы друзей, не специалистов. Нет, о математике я думаю про себя, наедине, а потом, когда встречаюсь с друзьями, мы говорим обо всем остальном, обо всем на свете.
— Но… — начал Хилари и замолчал. Ему трудно было поверить, что мыслящий человек мог быть счастлив, живя в провинциальном городе и беседуя с людьми отнюдь не своего уровня.
Он невольно поймал себя на том, что уже готов решить, будто переоценил мсье Меркателя, а на самом деле он глубоко мыслит, вероятно, лишь в пределах своего предмета, в остальном же ничего особенного собой не представляет. Но ведь он знал, что я поэт, озадаченно возразил себе Хилари, и в эту минуту мсье Меркатель сказал:
— У нас тут есть литературное общество, оно собирается раз в месяц, каждый первый вторник. На прошлой неделе один из наших коллег, критик местной газеты, читал нам доклад о современной английской литературе, и он постоянно упоминал ваше имя. Я, разумеется, весьма заинтересовался и заказал из Парижа экземпляр книги ваших стихов, а потом, спустя два дня, приезжаете вы сами. Не правда ли, удивительное совпадение?
— Несомненно, — сказал Хилари. — Но прошу вас, мсье, аннулируйте ваш заказ и позвольте мне самому прислать вам книгу, как только я вновь окажусь в Англии.
— Вы так любезны, — сказал мсье Меркатель с явным удовольствием. — Я буду очень дорожить вашим подарком.
Над серыми крышами всходила луна, и в черном небе сияли звезды. Да, похоже, он все-таки человек мыслящий, говорил себе Хилари, когда они шли по улице, но, Боже милостивый, как же он ухитряется быть счастливым в этом захолустье? Довелись мне жить в английской провинции, я бы помер со скуки. Вероятно, он обладает той способностью быть счастливым, о которой толковал Пьер, с возмущеньем думал Хилари. Однако значит ли это, что человек способен жить где угодно, как живут люди терпимые, и при этом быть совершенно счастлив, спрашивал он себя. Но разве можно быть счастливым, если тут и поговорить не с кем, умного человека днем с огнем не сыщешь. А может быть, им движет давнее сентиментальное убеждение, что, в ком бы ты ни распознал человека стоящего, он вполне годится тебе в собеседники на темы общечеловеческие?
Мы, английские интеллектуалы, решительно отвергли это убеждение, раздумывал он. Нам скучно и обидно, если от нас ждут, что мы станем водить компанию с человеком не нашего типа, — разве что он левый, скажем, политически сознательный трамвайщик. И оттого, я полагаю, наш труд лишен широты; мы намеренно ограничили себя тесным кругом избранных, в который вхожи лишь посвященные, вот почему мы лишены материала для обобщений о человеческих чувствах. И в конечном счете лишены материала даже для того, чтобы самим испытывать какие-либо чувства, думал он с горечью, а потом они свернули за угол и мсье Меркатель сказал ободряюще:
— Взгляните, мсье, здесь наш дом.
— Какая прелесть! — вырвалось у Хилари, и он стал восхищенно разглядывать представшую перед ним залитую лунным светом картину.
Дорога вела еще немного вперед, а потом резко свернула вправо. С этой стороны к ней подступала высокая ограда, над которой он смутно различал очертания могучих голых ветвей. Впереди, на изгибе дороги, разрушенный замок возносил ввысь развалины башен с бойницами, и за пустыми глазницами окон сияли далекие звезды. Слева расположилась группа стародавних строений, все разные и все очаровательные. Длинный низкий дом, декорированный балками, более тонкими, чем обычно в Англии. И еще один, тоже длинный, но повыше, с оштукатуренным фасадом; к окнам вплотную подступали и украшали их низкие живые кусты в деревянных ящиках, а рядом с ним, у самого поворота дороги, — маленький домик восемнадцатого столетия на редкость простых и изысканных пропорций.
— Восхитительно, — сказал Хилари, не пытаясь скрыть удивления. — А я уже совсем потерял надежду увидеть в этом городе