кто может тебя арестовать, подвергнуть пытке или даже убить?
– К чему эти вопросы? – Элиза напряженно поежилась. – Я ведь никогда не видела ни одного инквизитора. Может, случайно в городе попадались на глаза, но я уже не помню. Как я могу судить о людях, которых не знаю? Какой странный вопрос!
– Тебе бы не была неприятна сама возможность общаться с теми, кто убивает тебе подобных?
– Мне… что? – Элиза несколько раз моргнула. – Гийом, ты о чем? К чему ты это спрашиваешь?
Гийом не знал, не подвергнет ли учителя опасности тем, что скажет. Но молчать он больше не мог.
–Да Ансель! – с досадой воскликнул он. Элиза недовольно скривилась, но промолчала, а Гийом не принял ее раздражение во внимание. – Его нет дома, потому что помимо меня он учит в Руане каких-то молодых инквизиторов! Не ленится каждый раз ездить туда и обратно верхом, чтобы успевать к тренировкам. И я не понимаю, почему! Зачем он это делает? Он же, – Гийом поджал губы и покачал головой. – Его мысли, то, как он объясняет Священное Писание… это считают ересью! За это преследуют и жестоко наказывают. И те, кого он сейчас учит, будут преследовать Анселя, стоит им узнать, кто он. Так зачем?
Элиза недовольно передернула плечами и шумно выдохнула. Вот уж что ее совершенно не интересовало, так это сложные отношения таинственного Анселя с инквизицией. Ей вообще не хотелось разговаривать об Анселе де Кутте, ведь именно из-за него Гийом почти перестал навещать ее, и обида на это обжигала девушке сердце. Однако бросить Гийома наедине с его тревогой она не могла. Притом, сочувствуя ему, она одновременно злилась на себя за то, что не может встать и уйти.
– Почему ты спрашиваешь у меня? – раздраженно процедила она. – Спроси лучше у него самого.
– Так я спросил!
– И?
Гийом глубоко вздохнул, устало подняв глаза куда-то вверх и пересказал ей все.
***
– Затем, что нельзя судить отдельно взятых людей по той структуре общества, к которой они принадлежат. Их могут сковывать одинаковые рамки, устои и правила, но это совсем не значит, что все эти люди одинаковы. – Ансель приостановился, удержав за уздечку лошадь, которую вел к воротам, и обернулся, чтобы одарить ученика слегка укоряющим взглядом.
– Но ведь эти правила предписывают им арестовать тебя, если они узнают, кто ты! – Гийом всплеснул руками, непонимающе округлив глаза.
– Если узнают сейчас – да. Это означает лишь то, что мне следует быть осторожным, но никак не то, что мне нужно позволять гневу или мстительности затопить свой разум, сокрыв от меня правду, которую я вижу в душах отдельных людей.
«Правду, которую он видит в душах отдельных людей. Инквизиторов. Которые могут его убить», – не без злости на беспечность наставника думал Гийом. – «Он либо слишком смелый, либо слишком глупый! Или же дело в другом?»
Глаза Гийома вдруг округлились, а лицо неконтролируемо обиженно вытянулось.
– Ты их любишь? – выпалил он. – Своих учеников. Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!
Ансель выслушал эти обличительные вопросы, не переменившись в лице.
– Когда мы впервые встретились с тобой, Гийом, – заговорил он, – ты старался быть предельно жестким, язвительным и дерзким со мной. Старался уколоть меня, обидеть и прогнать.
– Да, – стойко согласился юноша, качая головой. – Я ошибся в тебе.
– А я в тебе – нет, – улыбнулся Ансель. – Я увидел в тебе не то, что ты пытался показать, а то, что в тебе есть на самом деле, хотя твое поведение объективно призывало меня покинуть Кантелё. – Он многозначительно посмотрел на ученика. – Скажешь, я зря не уехал? Зря не поступил благоразумно?
– Нет, – сложив руки на груди, буркнул граф.
– Скажешь, я не умею видеть в людях настоящее?
– Умеешь, но…
– Скажешь, я мог увидеть это настоящее только в тебе? А ни в ком больше его попросту нет?
Гийом потупился. Такие мысли закрадывались в его сознание, но он никогда не произносил их вслух. Он знал, что думать так неправильно и нечестно, но что-то внутри него ревностно хотело, чтобы все было именно так.
– Есть, наверное, – буркнул Гийом, отводя взгляд.
– Тогда почему ты не веришь мне, когда я говорю, что в своих учениках вижу то же самое?
– Они инквизиторы! – обличительно воскликнул Гийом.
«А ты – еретик. Что бы ты к ним ни чувствовал, они всегда будут твоими врагами, неужели ты не понимаешь? Ведь ты же сам растолковывал мне, как опасна ересь!» – Он хотел прокричать все это, но отчего-то промолчал.
– В первую очередь они люди. Они мои ученики, и я им нужен.
«А они – нужны тебе. Ты их действительно любишь. Так, как умеешь – без поводов, без условностей. Одной лишь душой. Боже!» – Гийом шумно вздохнул, качнув головой, попытавшись скрыть затопившую его горечь.
– Не представляю, как ты выживаешь с такой… такой убийственной праведностью!
Ансель лишь коротко пожал плечами.
– Видимо, Господь считает мои действия и помыслы верными, раз помогает мне в моих делах и бережет меня. Тебя это удивляет? – Вопросительно приподняв брови и улыбнувшись, он вновь отвернулся, одновременно прощаясь и предоставляя ученику обдумать эту мысль.
Гийом скорчил недовольную гримасу ему в спину, махнул рукой и развернулся, направившись в сторону дома, не глядя на учителя.
Выйдя за ворота, Ансель на миг задумчиво остановился и окинул взглядом дорогу, ведущую в сторону Руана.
Гийом удивительно быстро перешел с учителем на «ты». Кое-как отучив юного графа браниться во время боя, Ансель не сумел заставить его сохранять в такой обстановке уважительное обращение. Да и, неожиданно для себя, не нашел этот момент столь важным. Напротив: такое обращение из уст Гийома почему-то звучало уместно и не вызывало желания одернуть его. Ансель не ожидал этого, но этот юноша стал ему дорог и, похоже, сам считал его другом. Недаром ведь в его обличительных возгласах сквозило такое искреннее переживание.
«Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!»
Ансель усмехнулся. У Гийома были довольно самобытные способы защитить близких людей – первым и самым действенным юный граф отчего-то считал грубость в том или ином ее проявлении. Ансель понимал, что именно ученик пытается сказать ему, и ему было, что на это возразить, но он не захотел растолковывать свою позицию относительно руанского отделения инквизиции.