Читать интересную книгу Альфа и Омега. Книга 2 (СИ) - Сейд Анна

— Обещай, что не оставишь это так! — потребовала я, ткнув дрожащим пальцем в сторону двери в нашей комнату. — Я не смогу… я не смогу жить в мире, где подобное происходит просто так и… где такие, как они, могут делать… такое с теми, кого я люблю, а я должна просто мириться с этим. Йон, клянусь тебе, я за себя не отвечаю. Даже если это будет последнее, что я сделаю, я заставлю их пожалеть…

Я подавилась воздухом, бессильно взмахнув руками и тяжело осев в его объятиях.

— Я уже обещал тебе, маленькая омега, — негромко произнес он, гладя меня по волосам. — Оставь это мне. Позволь сделать это за тебя.

Я снова заплакала, хлюпая носом и кивая, и альфа мягко поцеловал меня в лоб, шепча, что обязательно обо всем позаботиться. Ночь мы провели втроем — Медвежонок спал между нами, и мы обнимали его с двух сторон, словно собственного ребенка. Посреди ночи он проснулся от боли, и я встала ему за таблетками, пока Йон успокаивал его и легонько прижимал к себе, смягчая его состояние своим запахом. Пожалуй, это был первый раз, когда он так вел себя с ним — вообще с любой другой омегой, кроме меня. Это был странный танец биологии, который у меня при всем желании не получалось назвать или посчитать неуместным или отталкивающим. Отзываясь на феромоны альфы, тело Медвежонка расслабилось, спазмом сведенные мышцы разжались, а, благодаря выбросу эндорфинов, ему стало легче еще до того, как подействовало лекарство. Но этим дело не ограничилось, и когда я снова вернулась в кровать, обняв парнишку со своей стороны, то вдруг ощутила то, чего никогда не происходило, когда мы валялись с ним вдвоем, пусть даже в самых тесных и интимных объятиях.

— Простите меня, — смущенно пробормотал он, не зная, как повернуться, чтобы никого не задеть внезапным твердым бугорком в своих пижамных штанах. — Я это… не контролирую.

— Конечно, не контролируешь, — поспешила успокоить его я. — Все нормально.

— Спасибо, — тихо выдохнул омега, в итоге вытянувшись на спине. — Мне… вроде бы полегче. Я… посплю еще немного, ладно?

— Хорошо, малыш, — кивнула я, поцеловав его в висок и приобняв за плечи. Рука Йона накрыла мою, и я тихонько выдохнула, снова ощутив желание расплакаться. Слишком страшно, слишком опасно, слишком близко к краю. Я знала, что так дело не пойдет. Что в таком состоянии я не помогу ни Медвежонку, ни Йону, ни себе, но пока мне было слишком сложно перестать метаться в замкнутом круге собственной паники и ощущения давящей беспомощности. Полгода назад я справилась с этим, потому что мне нужно было признать лишь собственную уязвимость и слабость, но как было смириться с тем, что уязвимым и слабым оказался тот, кого я любила всем сердцем и о ком обещала заботиться?

Утром мне кусок не лез в горло, я не могла даже смотреть на еду, но Медвежонок убедил меня все-таки съесть пару кусочков поджаренного на масле хлеба.

— Это неправильно, — пробормотала я, отставляя пустую тарелку. — Это я должна уговаривать тебя поесть и… вообще. Плохая из меня старшая сестра.

— Замечательная, — возразил парнишка, сидящий перед моим стулом на коленях и гладящий мою руку. — Мне лучше только от того, что вы с братишкой оба дома. Это было… не так страшно, как ты думаешь. Больно, но нестрашно. Я всегда в такие моменты… когда приходилось что-то делать для старшей сестры и помогать ей в переговорах, представлял, что меня тут нет. Что это просто тело, а я намного глубже и до меня им никогда не достать, как бы они ни пытались. Жалко, что глаз подбили, долго заживать будет. Моим клиентам может не понравиться.

— Да к Зверю твоих клиентов, — выругалась я, мотнув головой. — Медвежонок, это все… так неправильно.

— Я привык думать, что жизнь она именно такая, — задумчиво проговорил он, поднимаясь и относя мою тарелку в раковину. — Неправильная по сути своей. Поэтому мне так нравится, что даже в ней есть… кто-то вроде тебя и братишки Йона. Я не боюсь боли, Хана, я боюсь, что вас не будет рядом со мной. А когда вы здесь, остальное неважно.

— Кто из них это сделал? — вдруг раздался голос моего альфы, который, как оказалось, уже какое-то время наблюдал за нами, стоя в дверном проеме кухни. — Ория сказала, их было двое. Один был лысый, а у другого была татуировка с драконом на полруки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Второй, — отозвался Медвежонок, на мгновение весь сжавшись, словно вспомнив что-то. — Лысый просто смотрел. Сказал, что… такие, как я, ему не по нраву. Я испугался, что он сделает это с кем-то из сестер, но обошлось. Я уже говорил, я сам виноват, потому что думал их умаслить, а они… Раньше другие так не реагировали.

— Ты не виноват, — категорично замотала головой я, тоже поднимаясь и перехватывая его за руку. — Посмотри мне в глаза, Медвежонок. Ты не виноват. Это всегда выбор другой стороны, отреагировать или нет. Даже если очень хочется, это всегда их выбор, ясно?

Он неуверенно кивнул, но у меня было ощущение, что мои слова не достигли его сознания. Иногда мне становилось страшно при мысли о том, в каком разладе существовали его мысли и восприятие себя и других. Из какой бы семьи и по каким бы причинам ему ни пришлось уйти, это привело к тому, что он взрослел в борделе, привыкая к тому, что никто здесь по-настоящему не владел своим телом, не мог его защитить или оградить от посягательств и что это было нормально. Испытывать боль только потому, что кому-то захотелось выпустить пар — нормально. Я безумно хотела защитить его и спасти от этой жизни, но в своем нынешнем положении едва ли могла спасти саму себя.

— Когда все это закончится, — горячо и твердо проговорила я, глядя ему в глаза, — я увезу тебя отсюда. Я найду для тебя самого чуткого и деликатного специалиста, у которого хватит терпения объяснить тебе, почему так не должно быть. Почему никто не имеет права делать тебе больно и почему ты должен всегда в первую очередь защищать самого себя.

— Я верю тебе, — вдруг широко и солнечно улыбнулся он. — Ты обещала спасти братишку Йона, и ты его спасла. Значит, и меня спасешь. Я верю тебе, сестренка. — Он потерся здоровой щекой о мою руку и на мгновение прижался к ней губами, а я решительно кивнула, подтверждая его правоту.

Я справилась тогда, справлюсь и сейчас и ни за что его не подведу.

Приехав по адресу, который нам дали Стоуны, мы с Йоном оказались около закрытого в это время суток ночного клуба. При свете дня он казался неказистым и даже отталкивающим, но на каком-то подсознательном уровне я догадывалась, что с приходом ночи все меняется, и, когда наглухо закрытые стеклянные двери, задернутые решетками, распахиваются во всю ширь, а вывеска над входом наполняется светом и красками, это место совершенно преображается. У входа висела камера — Йон, подергав решетки, хмуро помахал в нее, и это действительно сработало, потому что спустя всего несколько секунд изнутри донесся лязгающий звук открываемых замков, а затем за решеткой показалось чье-то лицо в блокирующей запахи маске. Нам не понадобилось даже представляться, потому что, кажется, здесь знали о том, что мы придем, и охранник сразу, без лишних вопросов, отпер металлическую ограду, впуская нас внутрь.

В клубе, как и можно было предположить, было темно, пусто и тихо, но даже запах хлорки в полной мере не справлялся с въевшимися в предметы мебели и особенно в сцену ароматами. Мне достаточно было одного взгляда на сверкающий металлический шест посреди одной из них, чтобы сразу понять, где мы очутились, и призрачный след чужих феромонов лишь подтверждал мою догадку.

Стриптиз-клубы для бестий отличались от подобных заведений для людей. Если вторые делали главный акцент на том, как танцовщицы раздевались под музыку, то вот первые на несколько ином аспекте шоу. Сама я никогда в таких не была, но читала и слышала достаточно, чтобы иметь представление о том, что тут происходило по ночам. Омега могла танцевать полностью одетой, лишь иногда обнажая ту или иную часть тела, ведь зрители приходили сюда совсем за ним. Важен был запах, это был в первую очередь его танец, а тело лишь следовало за ним, добавляя в общий образ визуальную составляющую. Сперва танец начинался с легких кокетливых ноток, выдающих заинтересованность и изображающих легкий флирт, затем аромат нарастал, становился гуще и слаще, как если бы источающая его танцовщица все сильнее возбуждалась прямо на сцене. И в кульминации всего номера запах становился настолько сильным и ярким, словно танцовщица прямо на сцене испытывала бурный оргазм. В дешевых заведениях, как говорили, все это сопровождалось очень похабными движениями, в том числе и на шесте, и многие зрители совершенно не стеснялись удовлетворять себя прямо перед сценой, что нередко приводило к гормональными взрывам и последующим кровавым дракам между посетителями клуба. В более дорогих считалось хорошим тоном, если внешне танцовщица вела себя максимально скромно и намекала на происходящее лишь отдаленно, отдавая главенствующую роль своему запаху, а не телу. Высшим мастерством в танце запаха считалась полная неподвижность исполнительницы, когда ни выражением лица, ни движением она не давала понять, что чувствует, и ее феромоны говорили за нее. Танцовщиц такого уровня даже приглашали выступать на закрытых арт-перфомансах, и это считалось своего рода частью современного искусства. Однако сомневаюсь, что у Стоунов работали артисты подобного ранга.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})