Читать интересную книгу Буймир (Буймир - 3) - Константин Гордиенко

Во дворе словно на ярмарке - санки, мешки. Гаврила весело поглядывает на иззябших, хмурых людей и подбадривающе покрикивает:

- У кого мед - ставь мешки наперед!

Скрипели санки, женщины брели нога за ногу, злые, брови насуплены, везли полегчавшие мешки, проклинали мельника - располовинил зерно. Деришкурово отродье! Награбил добра - амбары трещат. Одного приданого сколько за дочкой отвалил. Жалийка может подтвердить: кругом тоска, горе, а у Гаврилы дым коромыслом - веселье, танцы, песни, дочку замуж выдает...

Варвара Снежко:

- Зять полицай, ко всему есть доступ...

Жалийка:

- Когда везли невестино имущество, вся улица сверкала - никель, зеркала, штанина...

Варвара Снежко:

- Будто Ивга знает, с какого боку подступиться к той пианине?

Жалийка:

- Для красы... Поверх сундука, набитого одежей, ковров настлали мол, не из простой семьи девка!

Варвара Снежко:

- Горланит баян, Санька с дружками выводит на морозе: "Загребай, мати, жар", забулдыги отплясывают гопака, знатные гости на свадьбе у Гаврилы гуляют - полицаи, старосты... Сапожники, портные, - все народ при достатке...

Жалийка:

- Перехватывали приблудных коней, сдирали шкуру, выделывали, шили сапоги, набивали колбасу, наживались...

Варвара Снежко:

- В церковь не протолкнешься, паникадило горит, ковры разостланы, батюшка молодых к престолу ведет, наверху хор гремит: "Исайя, ликуй"...

Жалийка:

- Сказано - кому война, а кому корова дойна.

28

Староста дал Родиону возможность выговориться, с определенной, конечно, целью. Будто ненароком завел к себе домой, посадил в светлице, где теперь часто заморские гости бывают, засветил двенадцатилинейную лампу, поставил на стол бутылку первача, сам пил в меру - прихворнул, дескать, - зато Родиону подливал щедро. Соломия молча поставила на стол миску с крепким наваристым студнем и тут же вышла. Не присела к столу, не попотчевала. Бывало, расстилалась перед Родионом, а нынче даже словечком не обмолвилась. Санька, проходя мимо двери, рассеянно повела воловьими глазами, - тоже гость приперся, - даже не поздоровалась, не подошла к Родиону: что он для нее? Подневольный человек, которого по морде бьют.

Душа горит у Родиона, то ли от первача, то ли от обиды, ему и на ум не приходит, что староста выпытывает его. Внимательно слушает, кивает головой, поддакивает, порой словечко-другое бросит, подбивает на откровенный разговор. Староста-де сам живет под страхом: не угодишь начальникам - капут! От выпивки у Родиона затуманилось в голове, посоловели глаза; он обращается к старосте, как бы ища сочувствия:

- Колокола тащат, медные ручки с дверей тащат, теплую одежу - давай сюда, да что это за рейх такой? Курицы и той без разрешения гебитскомиссара не зарежешь!

В раж начал входить, верно, надеялся найти себе единомышленника; хотя староста и лебезит перед начальниками, угождает им, да кто знает, что у него на уме.

На одутловатое лицо старосты набегает тень, не раскумекал, что ли? Слушает молча, видно, сочувствует, задумчиво кивает головой: так, так... Наливает еще рюмку, хоть Родион и без того захмелел, а сам хватается за грудь - удушье мучает.

Сочувственные кивки Селивона только подливают масла в огонь. Родион не знает удержу, выкладывает свои жалобы. Да и только ли свои?

- ...Плати за то, что живешь на свете, что собака гавкает, подушные, поземельные, дорожные, благочинные, собачные, всего не пересчитать!

Что мог сказать на это староста? Всем известно, что, по распоряжению рейхскомиссариата Украины, владельцы собак должны платить за живую собаку сто пятьдесят рублей, за убитую - половину. Неслыханное дело! Такое могло присниться только пьяному, но раз ученые люди издают такие приказы - им виднее...

Родион тут припоминает - об этом рассказывали еще наши отцы, бывавшие в Галиции, - там даже на окна и трубы накладывали подати! Поглядывая с ехидной усмешкой на пышнобородого старосту, говорит:

- Думаешь, у нас так не будет?

И вдруг осекся, словно испугался своего зычного голоса. Хотя дверь и прикрыта, все ж остерегаться не мешает. Почем знать, не навострил ли там кто уши, может, Санька подслушивает, а потом Курту передаст.

От язвительного вопроса гостя у старосты мысли вразброд пошли. Издают-то постановления большие начальники, а собирать налоги приходится ему, старосте. Кого проклинают, на кого собак вешают? Было над чем поломать голову. Порой страх западает в душу, но Селивон об этом ни гугу... Слабый человек давно бы растерялся... А Селивон мед кадушками, яйца, яблоки, ветчину, колбасы доставляет коменданту и другим начальникам, - тем и держится. К тому же немецкое войско под Москвой, чего тут раздумывать?

Захмелевший Родион не унимался, доверчиво гудел старосте на ухо соседа навестить не имеешь права, разве что на похороны пойдешь, и то не смей хоронить днем, а только после захода солнца... Девчат по ночам стаскивают с постели, не дают собраться, без одеяла, без посудины сажают в подвал, мол, ждите поезда...

Что Родион плетет, кого осуждает? Староста и сам вместе с полицаями участвует в подобных операциях. Разумеется, по приказу коменданта. Курт глаз не спускает со старосты. К чему такое болтать? Давно пора укоротить тебе язык, да надобно выведать все твои тайные мысли...

...Кабана заколоть хочешь? А разрешение у тебя есть от край... сланд... виртс... шафтс... фюрера?

Просто в пот бросило человека от трудного слова, не под силу его выговорить.

Родион одного не может взять в толк, староста-то наверное знает:

- Что забирают кожухи, валенки, это понятно, для армии, а зачем же отбирать детскую одежонку - платье, обувь?

Староста одну истину крепко усвоил - на собственном опыте проверил, если хочешь на свете жить, ни о чем не думай, не расспрашивай и угождай начальникам. Родион тем временем судит свое настырно, дерзко, ядовитым словом норовит посеять в душе старосты неверие в новый порядок. Староста этого не потерпит. Не пора ли звякнуть в гестапу, что ли? Но хочется выведать, какие у него планы, не поглядывает ли в сторону леса? Намедни оглашено было уведомление немецкой оккупационной армии. За помощь партизанам на Полтавщине дотла сожжено два села - Барановка и Обуховка, а население расстреляно от старого до малого... Селивон держит село в страхе, лесные ветры пока не долетают до Буймира. Но под каждой крышей живет ненависть к немцу, - родители-то в душе заодно с сыновьями, а те сражаются в Красной Армии. Все же куда клонит Родион?

- ...Шумахер шоколадом кормит собаку, а наши дети макухе рады!

Дальше уж некуда. Подобает ли старосте такое выслушивать? Разве не видно, куда тянет Родион? На лес наводит старосту.

- Топчут детей лошадьми, растлевают малолетних, разве это культура? продолжает Родион.

Лопнуло у старосты терпение, и он заговорил казенным голосом:

- Слушай, кум... потому хоть ты и кум мне... Тебе что, мало досталось? Отошла избитая рожа? Ты чью руку держишь? Ты знаешь, что немец под Москвой? Он там так бьет, что и "катюша" дыбом встает! На кого наговариваешь? Хочешь, чтобы я крутнул телефон в гестапу?

Родион вытаращил глаза на старосту. Теперь староста голыми руками его возьмет, может выдать, продать, на виселицу загнать. Только сейчас он понял, какую коварную игру затеял с ним староста, чтобы развязать ему язык. У Родиона от ярости дыхание перехватило:

- Ты что, грозить мне вздумал?

- Сам знаешь, теперь, чтобы расстрелять человека, особого разрешения не требуется...

Чего еще было ждать? На что надеяться? На милость старосты? Разве не видно, куда он клонит? Позовет Курта - и прощайся с белым светом!

Здоровенным кулачищем Родион расквасил одутловатую рожу старосты. Но с ног не сбил, тот устоял. Крепкий, словно колода.

Родион посмел поднять на него руку!

...Дотянуться до винтовки староста не успел. Родион дал два выстрела из нагана ему в спину, староста осел мешком на пол.

Вскинув на плечо Селивонову винтовку, Родион исчез в ночи.

Соломия голосила над мужем, а тот корчился в луже крови, стонал протяжно, утробно...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Никто лучше не залает, не завоет, не заскулит, чем Хведь Мачула. Не просто воет, а протяжно, с надрывом, жалобно тянет, повизгивает, а потом вдруг как зарычит, зальется, даже пена на губах выступит, - ну чистый Серко, да и только!

Панько Смык, тот горазд горло драть, голосистый, подпрыгнет, руками что крыльями замашет, напыжится и загорланит. Настоящий петух!

Ну, а уж по-кошачьи выводить никто не сумеет лучше кудлатого Хомы, заведет на разные голоса, ощерится, зашипит, замяукает так отчаянно, что даже жилы вздуются, а то вдруг злобно зафыркает...

Тихон плечами вихляет, выламывается, - лихо растягивает, давит гармонь, истошно выводит "Ах, почему, любовь моя, не вышла на свидание"...

Разбойный посвист расколол воздух - Яков Квочка всех заглушил.

Шум, крики нарастают, пронизывая закутки страхом. Люди попрятались в хаты, украдкою выглядывают в окна.