Читать интересную книгу Буймир (Буймир - 3) - Константин Гордиенко

Вечером у колодца Теклю встретил Тихон, припугнул:

- Ты чего это скликала курей на огороде да все в сторону кустов кричала - партизанам знак подаешь?!

- Неужели мне теперь и рта раскрыть нельзя?

- Чтобы я не слышал больше твоего голоса! Думаешь и теперь повелевать?

24

Граната за поясом, в коротком кожушке с автоматом за плечами стоял, едва видный в ночной темени, такой родной и - непривычный... Отвела в терновые кусты, руки сами потянулись - сердце мое, моя надежда... Грустно смотрела ласковыми глазами, гладила обросшее лицо - как он исхудал, вытянулся... И когда Марко попытался обнять подругу, она опасливо отстранилась, просила не дотрагиваться, - все тело горит, в чирьях, рубашку не может надеть.

- От Германии защищаешься?

- Разве я одна?

Марко, право же, чувствует себя в большей безопасности - кругом лес, друзья, оружие всегда с тобой, - а как они беззащитны!

- Может, и не совсем беззащитны, - с кроткой улыбкой сказала она.

Он понять не мог, каким образом Текля могла оградить себя от надругательств и произвола.

Недавно вроде бы расстались, а прошла, казалось, целая вечность. Не узнаешь людей. Текля сразу заметила, как изменился Марко, возмужал, куда делась прежняя робость, даже по тому, как он держится, как говорит, чувствуется в нем многое повидавший и переживший человек. Оттого ли, что была очень взволнована и обрадована встречей, Текля не скрывала своих чувств. Немногословный, сдержанный, осторожно прикоснулся к плечу, словно к ране, легонько погладил...

Текля первая опомнилась, спохватилась - дала себе волю, расчувствовалась, заговорила парня, а он, должно быть, голоден. "Немцы корову у нас увели, сейчас я тебе принесу повечерять". Кинулась в хату, принесла горшок теплого борща, - да вот беда, перепрел в печи. Марко присел на пенек, поставил горшок меж колен - и давай мотать ложкой, сделанной из обломков немецкого "мессера". Ел и думал, как похвастается в лесу, перед своими, вкусным семейным ужином, - можно малость и приукрасить, - и как станут завидовать ему...

Понятно, почему Текля не ведет его в дом - это небезопасно, и к тому же - колыбель в доме, видно, не хочет подруга расстраивать его.

Текля с восхищением смотрит на Марка, - неужели сбили немецкий самолет?

Марко может подарить ей эту ложку на память - как знать, может, и его пулей подбит, - упал на лес, густой черный дым столбом повалил, поднялся над лесом...

Текля с особенным чувством слушала рассказ Марка, перед нею раскрывался неведомый мир. Враг пытался запугать людей, подавить волю, посеять безнадежность, но тщетно. "Красная Армия обескровливает врага на фронте, а мы в тылу, - рассказывал Марко, - гремят пушки, несут грозную расплату..."

Хотя в этих словах слышались газетные обороты, которых набрался партизан, у Текли светлело на душе, ни одной подружке так не повезло: от народных мстителей получила весточку. Чуть не плача, смотрела, с какой жадностью Марко хлебал борщ, небось суток трое ничего не ел. Он отрицательно повел головой - порой случалось одними грибами без соли питаться, когда немцы гоняли нас по лесам и, окружив отряд, хотели уничтожить, да Мусий Завирюха вывел, спас от беды... А то бывает, что едим сало с салом, когда отобьем немецкий обоз или склад разнесем.

У Текли замирало сердце, - словно о самых обыденных вещах рассказывает, а трудно, должно быть, всем им досталось, хлебнули горя, не раз смерть стояла рядом.

- А иначе где бы мы взяли оружие? - нехотя говорит Марко, поправляя автомат и "толкушку" - так неуважительно партизаны называли немецкую гранату. - На дороге срезали мотоциклиста...

- Убил гитлеровца?!

Он пожал плечами: есть чему удивляться! - бывает, целыми днями воюешь, отряд Мусия Завирюхи все дни в боях.

Текля недоумевает: где Марко научился военному делу? Вертелась навязчивая мысль: не возле коров ли? Но вслух этого не сказала, чтобы не обидеть партизана, да он, видно, понял ее.

Несколько дней в Сумском обкоме учился военному искусству, еще перед эвакуацией, - как бросать гранаты, закладывать мины, а самый хороший учитель - ненависть.

Слушала его, - все это так, а в голове не укладывается, как мог до такой степени преобразиться человек? До войны буймирские хлопцы вечно поднимали на смех Марка за тихий нрав. А теперь он так спокойно, буднично рассказывает о партизанских походах! Да и не очень-то рассказывает, приходится тянуть за язык. Да, человек порой сам не знает, на что способен. Она и радовалась за Марка, и гордилась им. И в то же время боялась, как бы не утратил человек свою душевную мягкость. Такой ли уж в самом деле скромный, мягкосердечный Марко, как поначалу казалось? И спросила, чтобы разобраться в нахлынувших мыслях: когда кончится война, станет ли опять сидеть под коровой? Уж не испугалась ли часом, что может зазнаться храбрый партизан?

Марко прилег на мерзлую землю, устало потянулся, только сейчас ощутив разбитость во всем теле, и с лукавинкой ответил: "Там жизнь покажет..."

Пусть пораздумает над устоявшимся представлением о мужестве, которое порой может проявиться и в самом будничном труде.

Взял в свои широкие ладони ее холодные пальцы - как ты похудела! согревал...

Теплая волна прихлынула к сердцу... Села рядом, рассказала печальную повесть.

...В долгие осенние вечера чадит каганец, дымится печеная тыква на столе. И люди, как тыква, желтыми стали. Сядем вдвоем с матерью ужинать ложки из рук валятся, слезы набегают на глаза. Тихо, как в могиле. Днем боишься ночи, ночью - дня. Дом не твой, и сам ты - не ты. Чуть смеркнется, никто к колодцу не выйдет, как бы гитлеровец не уволок. Всю ночь не спишь - думу думаешь. Мать старается виду не подать, что тревожится за отца...

Марко перебивает ее, - все живы-здоровы, и, верно, чтобы успокоить, добавляет: настроение бодрое. Вот этого Текле не понять: какая уж тут бодрость!

...И во сне-то, кажется, об одном мечтаешь, - не летит ли где наш самолет, хоть бы подал весточку. Мать все о ферме тревожится, вспоминает своих любимиц - первотелок Нагидку, Ромашку, мол, поди не кормлены, не поены, без отдыха гонят скот, успеют ли уйти? Дойдут ли рекордистки Казачка, Нива, Самарянка?.. А какой уход в дороге, разве доглядишь, выдоишь как надо? Как бы не заморили удойное стадо.

Добрую весть Марко принес, вот мать порадуется, как узнает, что не пропали наши труды, фермы в надежных руках, осели за Волгой, под присмотром пастуха Саввы... Он не раз выручал ферму из беды.

Марко скрыл, чтобы не расстраивать мать, что скот гнали под бомбами, что несколько удойных коров погибло, в том числе и Ромашка...

Столько событий произошло, что не знаешь, о чем и рассказывать.

...Глухими ночами Тихон с полицаями шатаются по селу, измываются над девчатами, устраивают засады, партизан высматривают, не придет ли кто за хлебом или рубаху сменить. Марку повезло: нет снега - не видно следов, да и полицаи сегодня ушли на хутор, мальчишки передали. Хватают голодающих на дорогах, тянут в управу, и там уже не теряются. Разбогатели на ворованном добре. Кому война, а кому корова дойна...

Словно ядовитые мухоморы после дождя, вылезали гитлеровские прислужники, до того сидевшие тишком, не поднимая головы, не подавали голоса, хитрили да лицемерили... А теперь вылезли на свет, сбросили маски - и шипят словно гадюки, злорадствуют.

Кто-кто, а Марко с Теклей на своей шкуре в том убедились.

Нескладный Селивон, будто оборотень какой, принял новое обличье, "политиком" стал, перед фашистами выслуживается, запугал село. В черном гитлеровском прислужнике проснулся лакей и палач.

Обдирает село. Старостиха Соломия с дочкой ублажают немецких начальников.

Санька выслеживает всюду тех, кто ругает новый порядок, и доносит ефрейтору Курту. Подсказывает полицаям, у кого что закопано, спрятано. У Текли тоже забрали дорогую память - золотую медаль, полученную в Москве на выставке.

Чем Марко мог утешить подругу? Где найти нужные для того слова? Не покажутся ли они ей неживыми? Не в силах помочь, он гладил теплую женскую, с набухшими жилами руку. Одно он твердо знает, что никогда врагу не видать Москвы.

...Дары земли - буйство красок и плодов - проплывали у Марка перед глазами. Гитлеровский сапог наступил на цветущую землю. Ненавистью к захватчику бьется каждая земная жилка.

Марко подавил охватившее его волнение... Сказал Текле, что Красная Армия под Москвой здорово намяла фашистам ребра, разгромила врага, перемолола танковые дивизии, разбила мощную его технику, самоходные пушки... Отбила наступление, отбросила врага. Нет, не видеть гитлеровцам Москвы, как своих ушей.

Молча слушала, нет, не слушала, а вбирала всем существом своим отрадные слова, долго еще они будут согревать ее в лихую минуту.

- Лопнула надежда на "блицкриг", - продолжает Марко, и Текля робко, будто школьница, спрашивает, что это значит.

Нечто похожее на зависть испытывала Текля - у Марка совесть спокойна, а она терзается. Если бы не мать, не ребенок - что ей хата? - ушла бы с ним в лес... "Не бойся, обузой не буду", - прошептала чуть не плача, горе не знает пышных слов.