Читать интересную книгу Буймир (Буймир - 3) - Константин Гордиенко

Иной раз в базарной сутолоке у людей кое на что глаза открываются. Столько насмотрелись, наслушались, наудивлялись, что за вечер всего не переговорить.

Две уже немолодые женщины - Жалийка и Кострица, - ничем не примечательные рядовые полеводки, бредут себе с базара с узелками и, озабоченные чудовищными переменами, обсуждают происходящее. От их зоркого глаза ничто не укроется, они сквозь стены видят, сквозь века и поколения мыслью проникают. Никому не придет в голову, что полевой дорогой, в рыжих стоптанных сапогах, в черных платках бредет история Буймира!

Где еще и поговорить, где отвести душу, как не среди полевого простора!

Кожевенное ремесло хоть и запрещенное, зато денежное. За версту от человека довольством несет. Когда это слыхано, чтобы за простые сапоги сапожники семь тысяч драли. Сапожники, портные, шапочники, тулупники взяли патенты в управе и теперь торгуют на базаре, угощают магарычами полицаев, старост, что понаехали сюда из Чупаховки, Васильевки. Кожевники сдирают кожу с покалеченного войной скота, кожушники натаскали овец, шьют кожухи. В магазинах одежи нет, и магазинов-то самих нет, продуктовая лавка одна-единственная, да и та для полицаев.

Ясное дело, что кустари всю торговлю в свои руки забрали, барышничают напропалую, а бедная вдова мыкается по базару, чтобы выменять щепотку-другую соли, брусочек мыла или бутылочку керосина. Соседкам еще повезло, не с пустыми руками возвращаются домой.

Хорошо, что нам хоть в чужие горшки не приходится заглядывать. Собрали с огорода свеклу, картошку, наквасили помидоров, капусты... Служащие, те скупают у междуреченских гончаров горшки, носят по селам, там в обмен за горшок насыпают его доверху кукурузой, фасолью, горохом, а за просо надо отдать два горшка, а потом несут на базар, и уже на стаканы меряют. Кукурузный початок пятнадцать рублей. Жалийка сегодня наторговала на соль, на керосин, а на мыло уже не хватило.

В голове не укладывается - щепотка соли сто рублей! Не подскочила бы часом цена на кукурузу!

Да еще хорошо, если у тебя есть чем смолоть, если ты обзавелся теркой...

Рабочие ходят по селам, мастерят людям ручные мельницы-дерушки...

Селивонов родственник Гаврила - тот мешками муку гребет. В колхозе не видно, не слышно было человека, молчун, недотепа, молоко возил. Теперь, смотри, в какой азарт вошел! Мельницу завел. Притащил тайком два большущих каменных круга - точила у кузни лежали, приладил жернова. Подкормил двух приблудных лошадок. Даровая сила. Навозил лесу. Нанял мастеров, и те ему поставили мельницу. Но уж только к нему с узелком не суйся - что я тебе, вхолостую буду гонять лошадей? А уж везти, так чувал. На всю округу теперь известен. Все начальники у него пьют-гуляют.

День уже угасал, а соседки все еще не наговорились, не вытрясли всех новостей. Иной, смотришь, пойдет на базар, где скопилось людское сборище со всего света со своими заботами, протопчется там целый день, да так ничего не увидит и не услышит. Высмотрит он, к примеру, что на базаре появились иконы - рядом с Георгием Победоносцем продают портреты Гитлера, да что-то не очень покупали, а около самогона - народищу, не продерешься... И Селивон - навеселе, конечно, - по майдану расхаживает, свою душеньку тешит: хошь покупай, хошь продавай - вольная торговля! Забыл, как на прошлой неделе в Буймире прошелся сапожищами по торговому ряду, раскидал пшено, фасоль, кукурузу. "Я кому сказал, чтобы никаких базаров! Марш в поле к молотилке!" Бабы от него врассыпную, попрятались в церкви.

Смеркалось. Пахло дымом и кизяками. Жалийка с Кострицей шли сельской улицей, теперь уже молча.

26

Шумахер бил Родиона не то чтобы со зла, скорее надменно-пренебрежительно "гладил" сложенной вдвое нагайкой по мясистой роже, размеренно, с брезгливой гримасой полосовал румяное, с каждым ударом все гуще синевшее лицо, похоже, больше со стыда, чем от боли... Молодицы, девчата смотрят - при всех так обойтись с Родионом. Человек стоит во главе крупного хозяйства, распоряжается, руководит, - какой же он теперь начальник над людьми?! Родион, переминаясь с ноги на ногу, в замешательстве таращил обалделые глаза, криво усмехался, мол, не в шутку ли бьет комендант его по роже... Да еще у самой дороги, машины мимо проносятся, немцы ржут, гогочут... Какие тут, к дьяволу, шутки, когда все лицо распухло?

Рядом с комендантом мрачно супил брови староста, осуждающе посматривал на Родиона. Натворить такого: подсолнечник не собран, кукуруза не выломана, хлеб не успели перемолотить, а он в воскресенье дал людям выходной день! Кого спросил, кто тебе позволил? Подсолнечник уже наполовину высыпался, ветром выдуло семена, какие не высыпались - погнили, зацвели, плесенью покрылись, прогоркли, какое из них масло.

Не то чтобы у Родиона недоставало сил дать сдачу коменданту, он бы одним махом мог припечатать к земле этого плюгавого гитлеровца, да от неожиданности оторопь на него нашла, растерялся, сник, ослаб... Действительно, его вина, он и расхлебывай... К тому же руки неизвестно куда девать - держать на поясе или по швам? Собственно, тут и вины нет никакой - людям отдохнуть надо, у себя во дворе малость порядок навести, подсолнечник уже давно сгнил, истлел, один навоз, не подсолнечник... Так неужели без всякой вины взыскивать с человека? У всех на глазах комендант хлещет Родиона, как собаку, и не жди сочувствия, голубчик, немецким прихвостнем величают тебя люди...

Родион забормотал в свое оправдание:

- С кем я соберу - пахота, сев, молотьба, а людей раз-два - и обчелся...

Не успел еще комендант уразуметь, что к чему, староста напустился на Родиона:

- Приказ даден тебе? Не смей разводить дискуссию!

Слов нет, комендант получил возможность убедиться, до чего же благонадежный человек староста. Но Селивон на этом не успокоился.

- Немецкому командованию надо помогать! - продолжал он, поглядывая на Родиона.

Неужели Родион не понимает, куда гнет староста, - я-де из кожи вон лезу, тружусь на пользу немецкому командованию, а Родион - спустя рукава!

Безусловно, вся вина за несобранный подсолнечник падает на Родиона. Разве староста не принимал мер? Мало он мотался в райцентр, или, как его, в гебитскомиссариат? Он договорился и получил инструкцию, или там приказ, от коменданта, уладил дело в сельуправе, дал задание Родиону, и вот пожалуйста - задание не выполнено! Староста опять напустился на Родиона:

- Делай уважение начальникам!

Мол, староста почитает начальников, а Родион нет!

Шумахер, видимо, устал хлестать Родиона и теперь в бешенстве вопил: работа не закончена, а они позволили себе выходной день? Это же саботаж! Хозяйственные работы имеют военное значение!

Воспользовавшись тем, что у Шумахера от злобы перехватило дыхание и он запнулся, староста опять принялся шерстить Родиона:

- Герр зондерфюрер еще милостиво обошелся с тобой. За это знаешь что бывает? Разве так наказывают?

Селивон знал, что сказать и когда сказать. Он всегда угадывал мысли своего повелителя. Бывало, тот еще только думает пошутить, - Селивон уже в улыбке расплывается. Комендант еще сам не знает, что разразится гневом, Селивон уже нахмурился. Это надо уметь.

К Шумахеру наконец вернулась речь, и он приказывает Родиону до первого закончить все полевые работы, обмолотить хлеб, собрать подсолнечник, убрать кукурузу. А то заметут снега. О вспашке он уже не поминает: ударил сапогом по кочке - земля как камень.

- Только в таком случае, - предупреждает комендант, - Родион избежит наказания! Если же не выправит положения... не кончит... - Тут Шумахер без лишних слов сделал жест, словно затягивал петлю на шее, и, круто повернувшись, сел в машину, стоявшую у дороги, так что старосте пришлось раскланяться с его спиной.

Родион столбом стоял посреди поля - опозоренный, уничтоженный, может, впервые за всю жизнь испытал он такое тяжкое надругательство и чувство полной своей беспомощности... Ему-то известно, что комендант на ветер слов не бросает.

Люди старательно принялись за работу, отводя глаза от Родиона, жизнь человека под угрозой. Работа кипела в их руках. Сочувствовали ему, что ли?

На поле, пожалуй, не было человека, кого бы не взбудоражило это событие, только взбудоражен был всяк на свой лад.

Перфил, бывший в подчинении у Родиона, злорадствовал, теперь он подгонять себя да понукать председателю не позволит. Какой ты председатель, когда тебя бьют по морде? Перфил лелеял далеко идущие планы: не справится Родион с работами, кому тогда быть председателем? Кто будет повелевать людьми? Правда, радости от этого мало. Староста, хитрая лиса, всегда отбрешется, а ты, Перфил, отвечай. Подставляй свою морду...

Игнат Хоменко - тот давно говорил, что Родион - бестолковый человек, что не на своем месте он, и потому не питал уважения к Родиону, - никакого авторитета не имеет человек. Теперь и говорить нечего, какой может быть авторитет, когда тебя бьют по морде? Авторитет - это сила, власть, слава.