– А могут шраванцы покупать рабов в Дорионе?
– О, я видимо за что-то проклят, раз столь безмозглый мальчишка учиняет мне допрос, когда я больше всего хочу побыть в тишине, – вздохнул Лис.
Мальчишка? Ха! Этот выскочка на пару лет меня старше! И, тем не менее, он не ушел, а соблаговолил ответить:
– Да будет тебе известно, что твоя родина мнит себя настолько цивилизованной, что запретила рабство. Правда, ваши слуги мало чем отличаются от рабов, но это ведь неважно, верно? Кому какое дело до них?
Я предпочел пропустить мимо ушей его намеки, и снова задал вопрос:
– То есть шраванцы не стали бы покупать в Эйнерине рабов-сармантийцев?
Он сплел руки на груди и тяжело вздохнул. Я даже подумал, что теперь-то он точно потеряет терпение, но снова ошибся. Видимо, самообладание у Лиса было столь же велико, сколь и самомнение, или даже больше.
– Ты спрашиваешь меня, потому что я шраванец или потому, что я сармантиец?
– А от этого зависит ответ?
Он довольно долго молчал, глядя на меня, и мне даже стало казаться, будто он смотрит сквозь меня.
– Я просто поражаюсь скудности вашего ума, – видимо, обращаясь в моем лице ко всем жителям Дориона, сказал он. – Глядя на меня, кого вы видите? Никчемного сармантийца, который бесчестным образом забрался так высоко, что вам и не снилось? Я разочарую тебя, мальчик. Моя история не столь слезлива, я никогда не был рабом и даже слугой, ни мой отец, ни моя мать не продавали меня богачам, чтобы прокормиться самим. И даже если кто-то покупает рабов-сармантийцев, мое сердце не станет из-за этого обливаться слезами и не наполнится жалостью к моим якобы землякам. Моя родина – Шраван.
Сказав это, он развернулся на каблуках. Я думал, что на этот раз он все-таки оставит меня, и не стал бы останавливать его, хотя так и не дождался толкового ответа. Что-то подсказывало мне, что сейчас ему, в самом деле, лучше побыть одному. Причем не столько «одному», сколько подальше отсюда, дабы не возникло соблазна на моей шкуре отыграться за все обиды этого дня. Но мне не удалось так просто отделаться. Лис внезапно остановился и, снова повернувшись ко мне, произнес, растягивая слова:
– Погоди-ка, я понял, что ты за букашка. Кажется, это именно о тебе говорили грязные псы, в чьем обществе мне приходится находиться со вчерашнего дня. Ты тот самый мальчишка, который сказал, будто ваша церковь продает в Шраван рабов? Хотя на самом деле в торговле участвовали гофы.
Проклятье, вовсе не такого я ожидал поворота в нашем разговоре. Как бы господин сармантиец не вздумал наказать меня за возведенный на его родину поклеп. Но вместо отчаянного страха меня захлестнула злость. Еще не хватало, чтобы и он обвинил меня во лжи. Особенно теперь, когда я точно убедился, что был прав.
– Я знаю, что видел, – твердо ответил я ему, – и знаю, кого. Но если вам это безразлично, то можно просто забыть про этот разговор, я больше не стану вам надоедать.
– В самом деле? – он улыбнулся, – но мне будет нелегко забыть про этот разговор, и на то есть очень веская причина.
Я недоверчиво посмотрел на него. Неужели он сейчас скажет, что мы возьмемся за руки, побратаемся и будем вместе мстить за оскорбленных сармантийцев? А заодно заставим брата Килана во всем сознаться, тем самым очистив мое имя и позволив мне вернуться в лоно семьи… Что-то я сомневался в таком исходе разговора, и оказался прав.
– Видишь ли, – сказал он, продолжая улыбаться, – в ту ночь на причале был только один шраванский корабль. Мой.
Я провел рукой по лицу, желая как-то стряхнуть с себя оцепенение. Что ж, меня можно было поздравить со своего рода рекордом. Еще недавно казалось, что у меня тяжелое положение, и вот понял, что сумел-таки сделать его еще тяжелее. Я не знал, что ответить, хотя был уверен, что сармантиец ждет чего-то. Увы, язык, доказавший, что является моим главным врагом, теперь был сражен параличом. Лис так и не дождался от меня ни звука, а потому наградил презрительным взглядом, развернулся и, наконец, ушел. Я с облегчением опрокинулся на спину и посмотрел на темное звездное небо. Значит, раньше я был для инквизиторов злодеем, который якобы очернил имя церкви. Теперь Лис будет видеть во мне того, кто обвинил его в пособничестве работорговле. Интересно, скольких еще врагов появится у бедного неудачника прежде, чем эти сутки закончатся?
Похоже, я провел за конюшней не меньше часа, когда услышал приближающиеся тяжелые шаги. Кто тут еще жаждет уединения и выбрал своей целью укромную тень за конюшней? В тусклом свете раскачивающегося на ветру фонаря появилась крупная фигура. Я с надеждой ожидал, что человек пройдет мимо, но этот вечер был явно не моим. Огромный мужик шагнул за угол конюшни и, остановившись всего в нескольких шагах от меня, начал возиться со штанами, пристроившись к стене.
Тэд? Я с сомнением присмотрелся к нему и произнес его имя вслух. Мужик подпрыгнул вверх с легкостью подстреленного зайца, одновременно с тем хватаясь за штаны и за рукоять кинжала.
– Спокойно, это всего лишь я, – мои руки были подняты в подтверждение благих намерений.
– Тебе портовые крысы весь мозг выжрали? – прорычал взбешенный Тэд. Его штаны поползли вниз, и он принялся их неловко подхватывать. – А ну пошел вон отсюда, пока не прирезал!
Я понял, что на этот раз лучше не искушать судьбу, и убрался с глаз его долой. Ужин уже завершился, и мои новые товарищи расползались по подготовленным для них комнатам. Я собрался пройти перед залом, где нас принимали, к лестнице, но вовремя остановился. Дорогу мне преграждали трое беседующих людей. Брат Килан, Рэми и барон Хельм. Пройти мимо них незамеченным мне бы не удалось, а обращать на себя внимание было бы совсем некстати. Я огляделся, убедился, что поблизости больше никого нет, и шагнул в нишу за рыцарскими доспехами, скрывшись от света факела. Здесь они не могли бы меня увидеть, зато я прекрасно слышал каждое их слово.
– Я искренне рад за тебя, брат, – послышался хрипловатый голос Килана. – Помню, как долго и усердно ты добивался позволения отправиться на поиски Пророка.
– Единственное, о чем я сожалею, – отозвался тот, – это о такой поспешности. Несмотря на годы ожидания, к началу похода мы оказались не готовы.